«Жизнь превратилась в сюжет». Неопубликованное интервью Карины Цуркан

На прошлой неделе Международный «Мемориал» признал Карину Цуркану политзаключенной и ее уголовное преследование — политическим.

Мы встретились с Кариной Цуркан этой зимой, в первых числах февраля, когда она неожиданно оказалась на свободе: 16 января 2020 года Первый Апелляционный суд общей юрисдикции освободил ее из СИЗО в связи с истечением предельно допустимого срока содержания под стражей до суда — полутора лет. Тогда уже самой Карине и ее защитникам было понятно, что на свободе она пробудет недолго. Так и получилось: Второй кассационный суд очень быстро рассмотрел кассационное представление Генпрокуратуры, не согласившейся с изменением ей меры пресечения. На свободе Цуркан пробыла всего 23 дня. 7 февраля, после кассации, ее снова взяли под стражу.

Теперь, когда «дело молдавской шпионки» слушается по существу в Мосгорсуде в закрытом режиме, самое время дать ей слово и опубликовать тот наш с ней ранее не публиковавшийся разговор.

 — Ваша история, конечно, поражает воображение. Вас обвинили в шпионаже в пользу Молдавии, хотя в деле нет никаких доказательств этого обвинения, кроме сфальсифицированной анкеты о вашей вербовке, заполненной детским почерком. Как вы относитесь к этим обвинениям?

 — Да, действительно, в деле отсутствует даже указание на то, что именно я передала, кому конкретно, каким способом, не говоря уже о доказательствах. Все построено на показаниях засекреченного сотрудника ФСБ, который утверждает, что получил от неких неназванных иностранных информаторов копию анкеты с моим именем и неких распечаток, которые он называет донесениями спецслужб Молдавии в НАТО. Получается интересная ситуация: привлечь к ответственности за лжесвидетельство или хотя бы допросить этих неназванных информаторов нельзя, ведь они … неназванные. Вспоминается эпическое: «Он же памятник, кто его посадит?!» Зато этих доносов, по сути анонимных, которые могли бы прекрасно иллюстрировать понятие «недопустимого доказательства» в российском праве, достаточно, чтобы мой сын был лишен матери, а моя мама собирала передачи в тюрьму.

 — Со слов вашего адвоката Ивана Павлова в обвинении против вас не содержится никаких действий, которые вы якобы совершили. Как вы будете на суде защищаться от обвинений, которых нет?

 — Эта анкета — и правда уникальный артефакт. Уникальный по топорности исполнения и дерзости исполнителя. Это бланк, заполненный от руки старательно выводимым почерком, местами поверх другого текста, с исправлениями. Содержит он крайне скудные открытые сведения обо мне — имя, адрес, образование, место работы. При этом без ошибки указали только имя. Дело в том, что анкета, как указано, была составлена в 2004 году, имя не менялось, а все остальное указано из будущего, либо просто неверно. Например, в анкете фото 2008 года с моего биометрического паспорта. Место работы актуально на 2006 год, в 2004 году такой организации еще не существовало. Все остальные данные актуальны на период 2006—2015 годов, но никак не на 2004-й. Завидная прозорливость молдавских спецслужб, в 2004 году предугадавших мое будущее на десятилетие, вплоть до прически. Защита предоставила все подтверждения недостоверности информации и указания на явные признаки фальсификации. Как еще можно защищаться от этого фейка с исполнением на уровне детской раскраски? Я просто не знаю.

 — Такого рода сфальсифицированные и «пустые» дела, как правило, объясняются тем, что у фигуранта такого дела обязательно есть какой-то конкурент, недруг, который пишет донос, формулирует несуществующие обвинения, придумывая какую-то историю. В вашем случае, кому выгоден был ваш арест и обвинение против вас?

 — Все так и есть: есть интересант, есть исполнители, круг лиц понятен. История человеческой ненависти стара, как мир. Это грустно и неинтересно. Но никаких негативных эмоций у меня к ним нет, умножать зло точно не буду.

 — Что самое трудное для вас в тюремном заключении?

 — Разлука с мамочкой и сыном. Это постоянно ощущаемая боль. Мысль, что, возможно, именно сейчас я им нужна, и понимание своего абсолютного бессилия им помочь. Все остальное — не стоящие упоминания мелочи.

 — Что дает надежду на положительный исход этой истории?

 — Положительный исход, в первую очередь, состоит в том, чтобы с достоинством пройти этот интересный этап моего пути, ведь на меня смотрит сын. В остальном — на все воля Божия.

— Что ваш сын думает о вашем аресте? Знает ли он, что вы в тюрьме?

— Андрею было 14 лет в момент моего ареста, сейчас ему — 16. Уже два дня рождения он провел без меня. Боюсь, и третий день рождения в этом году он проведет без меня. Первый из них я выла от боли. Конечно, Андрей, как многие близкие и не настолько близкие, знает все, что произошло и почему. Посылки, «Лефортово», ожидание в коридорах судов стали частью его жизни в этом хрупком подростковом возрасте. Я безумно горжусь сыном, его стойкостью, проницательностью, меткой оценкой происходящего. Он очень повзрослел, вынужденно. Но я никому не пожелаю такого взросления, когда земля уходит из-под ног и мир становится вдруг небезопасным.

— Не кажется ли вам, что вся эта история — сон? И что все это происходит не с вами?

 — Пожалуй, уже нет, я очень осознанно проживаю происходящее со мной. Но удивление, да что там — изумление, — не проходит. Я всегда видела себя классическим ботаником, книжным червем, стечением обстоятельств временно затесавшимся в энергетике и бизнесе, с горячей надеждой вот-вот вернуться к своим книгам и бесконечной учебе. И вдруг — тюрьма, о которой я только в книгах и читала, да еще агенты, шпионы, спецслужбы, а точнее — всесильные, вездесущие, эзотерически прозорливые спецслужбы Молдовы. Как у Довлатова: «жизнь превратилась в сюжет».

Зоя Светова