«У людей осталось одно: выйти мирно и прокричать, что у них накипело»

14 октября Мосгорсуд рассматривал апелляцию по делу программиста Константина Котова — ранее его приговорили к четырем годам колонии за неоднократное нарушение закона о митингах. В течение 2019-го Котов четырежды выходил на несогласованные акции протеста: в поддержку Олега Сенцова, фигурантов дела «Нового величия», захваченных украинских моряков; в последний раз он участвовал в акции за свободные выборы 10 августа. Через два дня Котова задержали, следствие шло всего восемь дней. 5 сентября, после оглашения приговора, «Медуза» передала Котову через адвокатов письмо, в котором попросила рассказать, что заставило его выходить на улицу. Сегодня мы публикуем его ответное письмо, переданное из СИЗО.

***

Первым человеком, за которого я вышел, был Олег Сенцов. Тогда шел первый месяц его голодовки, по всему миру были акции в его поддержку, и я был солидарен с Олегом. В Москве писатель Алиса Ганиева подала уведомление в мэрию о проведении акции, посвященной Сенцову. Конечно, ей отказали в согласовании. Но мы все равно вышли поддержать его в сквер неподалеку от гостиницы Украина. Мы держали в руках листы бумаги с просьбой «Свободу Олегу Сенцову!» И долгие месяцы эта ситуация [в которой оказался Сенцов] меня не отпускала. В пикетах, на митингах, в петиции, в листовках, которые мы раздавали на московских улицах, я просил отпустить его.

Почему именно Сенцов? Из-за его героического поступка, фактически самопожертвования — голодовки, с помощью которой он добивался свободы не себе, а всем заключенным — заложникам Кремля. Я думаю, одно из самых страшных преступлений власти за последние годы — это развязывание войны с братским народом, с нашим соседом Украиной. Я чувствую и свою ответственность за это. И поэтому судьба этих людей, по моему мнению невиновных, так сильно меня задела.

Про дело Ани Павликовой и ребят из «Нового величия» я узнал случайно — увидел репортаж с очередного судебного заседания. Решил почитать о сути их обвинения более подробно. Меня поразило все это несоответствие. С одной стороны: несовершеннолетняя девочка неравнодушная и честная, а с другой — тяжелейшее уголовное обвинение, весь репрессивный государственный аппарат, который решил показательно покарать ее, а заодно и всех ее родных. Было бы странно даже не попытаться поддержать ее. Поэтому я пришел на обжалование меры пресечения в Мосгорсуд. В зал заседания я тогда не попал, но познакомился там с мамой Ани Юлией и ее сестрой Настей. В тот же день я принял решение помогать Ане и ее семье. Не могу ответить ни на вопрос «почему», ни на вопрос «зачем» — это было просто очевидным решением, я не выбирал между «помогать» или «не помогать». Я же уже узнал об этом деле и этой несправедливости. Оставаться в стороне — значит, делать вид, что я ничего о «Новом величии» не слышал?

В первый раз с Аней [Павликовой] мы встретились у здания Дорогомиловского суда, когда ее и Машу Дубовик после «Марша матерей» перевели из тюрьмы под домашний арест. Потом суд разрешил ей двухчасовые прогулки рядом с домом. Я приезжал иногда, мы гуляли вместе с Аней и разговаривали.

У меня сложились прекрасные отношения с семьей Павликовых (14 октября 2019 года стало известно, что Константин Котов и Анна Павликова собираются пожениться — прим. «Медузы»). Сейчас они меня всячески поддерживают. Постоянно стараются передавать мне передачки, пишут письма, помогают моим родным. Когда Аня оказалась в тюрьме, ее семья была вынуждена научиться тому, как помогать человеку в этой ситуации. К сожалению, этот опыт сейчас пригодился им вновь, когда они помогают мне.

Следующее, что выбило меня из колеи моей обычной жизни, — ситуация с украинскими моряками. Она произошла, когда мы с моими друзьями уже несколько месяцев стояли у администрации президента с ежедневными пикетами за обмен заключенными между Украиной и Россией. Олег Сенцов был вынужден прекратить голодовку, но его требования не были выполнены. Вместо этого почти к 70 политическим заключенным присоединились еще 24 военнопленных украинских моряка. Не понимаю, как можно было сидеть дома и не помочь ребятам? Тем более что их родные были далеко от них…

Первое письмо арестованному человеку я написал после спектакля «Театра.doc» — там можно было взять открытку и черкануть пару строк политузнику. Потом я уже дома через интернет писал письма Диме Полетаеву, Славе Крюкову и Руслану Костыленкову из «[Нового] величия». Сначала было непривычно, но потом втянулся. С Димой у нас даже завязалась переписка. Я ему рассказывал какие-то новости, события из своей жизни, он мне — про условия в тюрьме, про свои интересы, иногда что-то просил передать родным. Тогда из общения с ним я понял, что каждый день заключенного — это день сурка. Каждый день с тобой не происходит почти ничего нового. И еще понял, что получать весточки с воли для человека в этой ситуации — настоящая радость.

По нескольким административным делам суд назначал мне штрафы — от 10 до 20 тысяч рублей. Два из них — за акцию 5 мая и 3 сентября 2018 года. Их я выплатил из своих средств. Остальные не успел оплатить. Я не считаю себя виновным ни в одном из административных правонарушений, за которые меня судили, поэтому по всем этим делам подал жалобу в ЕСПЧ. Уверен, что Европейский суд примет решение в мою пользу.

Почти накануне акции, 8 августа, ко мне домой приходил участковый и предупреждал о недопустимости нарушения общественного порядка. В том числе, он говорил о возможном уголовном преследовании. Я знал о постановлении Конституционного суда РФ по иску Ильдара Дадина — должен быть реальный вред здоровью людей, имуществу физических или юридических лиц. Одной неоднократности нарушений правил проведения митингов и шествий недостаточно для получения 212.1. На всех акциях, в которых я принимал участие, я старался вести себя мирно и максимально спокойно, в полном соответствии с требованиями 54-го федерального закона о митингах — все их я выучил и знал назубок за всю свою долгую «митинговую» жизнь.

10 августа я рассчитывал максимум на 30 суток административного ареста (по части 8 статьи 20.2 КОАП РФ). Выходя на митинг, я даже приготовил сумку со всем необходимым для спецприемника. В тюрьме она мне пригодилась…

Уличный протест — по сути единственный оставшийся способ донести до власти требования общества. Все остальные механизмы обратной связи за годы правления Путина были фактически уничтожены. Практически нет независимых политических партий, выборы превратились в профанацию… У людей осталась только одна возможность — выйти мирно и без оружия и прокричать то, что у них накипело. Это право, гарантированное нам 31 статьей Конституции. Именно реализуя это «право на протест» я и выходил раз за разом на московские улицы.