Кирпичи истории

В России практически невозможно получить документы из архива на не реабилитированного человека, уничтоженного или сосланного в годы репрессий. Ни родственнику, ни историку. Правозащитный центр «Мемориал» и «Команда 29» готовятся отстаивать право на правду в Конституционном суде.

• Истец Шахет

Причудливо устроена жизнь. Если бы не случившееся пару лет назад недомогание и визит к знакомому доктору, он никогда бы не узнал о судьбе своего деда.

Доктор уже заканчивал прием, когда Георгий Осипович Шахет задал обычный среди знакомых людей вопрос: «А как ваши дела?»

И тот ответил: «А вы знаете, я нашел своего родственника в списках жертв репрессий на сайте «Мемориала». Георгий Осипович тогда ничего не знал про эти списки, но отчетливо помнил, что о его деде Заботине Павле в семье предпочитали не говорить.

И Георгий Осипович попросил доктора: «А не могли бы вы еще одно имя посмотреть?»

На следующем приеме он узнал, что его дед, Заботин Павел, 45 лет, был арестован в конце декабря 1932 года, а через две недели расстрелян по приказу «тройки». Точка.

Это сообщение его потрясло. Через несколько дней он пришел в «Мемориал» на Каретном ряду, чтобы получить ответ на один вопрос: «Как и за что Павел Заботин получил высшую меру». Коллизия «расстрел по приказу «тройки» — ​и не реабилитирован» никак не укладывалась в логическую схему. Расстрел по приказу «тройки» означал, что дед — ​«враг народа» и проходил по политической статье. Этих людей по закону давно массово реабилитировали. Почему и на каком основании инженер-строитель Павел Заботин не попал в списки реабилитированных, было неясно.

Попытка найти ответ (а конкретно — ​доступ к делу) затянулась на два года. Суды разных инстанций отказывали допустить его к архиву, ссылаясь на то, что Заботин не входит в число реабилитированных лиц, а значит, по закону доступ к его делу запрещен.

Георгий Осипович раскладывает на редакционном столе свой архив. В нем портрет мамы в юности, фотография семейного застолья, визитная карточка инженера-строителя Заботина. Уже после разговора, собирая свои бумаги в портфель, Георгий Осипович вдруг не найдет эту визитку и будет горько сокрушаться: «У меня же больше от деда ничего нет». Визитку найдем после недолгих нервных поисков.

«Я же ничего не знал о нем. Я родился в 45-м году, но ни моя мама, ни ее брат никогда деда не вспоминали. Когда начинался разговор, его быстро сворачивали. У мамы я о ее отце не спрашивал, по юности мне это было неинтересно, а когда интерес проснулся, мама была уже очень старой и слабой. Из обрывков разговоров нарисовалась такая картина: мой дед был вполне успешным человеком, он вместе с семьей жил в двухэтажном доме, в районе Парка культуры. У деда с моей бабушкой брак был коротким — ​она погибла при пожаре в церкви. И дед женился во второй раз. У моей мамы была мачеха — ​Ольга Сергеевна Куприянова.

Когда деда взяли, ее с дочерью — ​сводной сестрой моей мамы — ​выслали из Москвы с конфискацией имущества. Я ничего в юности не знал о них. Но когда мне было лет 17, к нам в гости из Ленинграда приехала Ольга Сергеевна. Моя мама к этому времени уже овдовела (мой отец рано умер от инфаркта) и жила одна с тремя детьми в коммуналке Большого театра. Вот она посмотрела на нашу жизнь (а мы жили очень бедно, вечно перезакладывали что-нибудь из вещей в ломбард) и стала присылать каждый месяц по 200 рублей. И это длилось долгие годы. По сути, она нас спасла от нищеты.

А когда мне было 28 лет, я тогда уже работал на Мосфильме помощником звукооператора, я поехал с картиной в Питер. И они меня приветили: тетя Таня — ​сводная мамина сестра — ​и Ольга Сергеевна. И я вот думаю: я же общался с ними, непосредственными свидетелями тех событий, и ничего не спросил тогда о деде. Но самое интересно, когда я начал поиски сведений о Павле Заботине, выяснилось, что моя сестра (дочь тети Тани) делала о нем запросы в архив. Но ей было отказано.

Все свидетели жизни моего деда уже умерли, и спросить о нем некого.

В ноябре 2016 года я обратился в прокуратуру с просьбой ознакомиться с уголовным делом. Спустя почти год переписки с архивным отделом ГУ МВД Москвы удалось добиться только одного — ​мне дали информацию о приговоре.

В заключении по архивному делу значится: «Заботин был осужден и расстрелян по постановлению Тройки ПП ОГПУ МО от 15.01.1933 года на основании декрета ВЦИК от 07.08.1932 г.— «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укрепления общественной (социалистической) собственности». Его обвинили в том, что он представил фиктивные счета на сумму свыше 11 тыс. руб. (ориентировочно 45 тыс. современных российских рублей), а также совместно с другими лицами похитил 20 тыс. кирпичей и 20 ящиков стекла общей стоимостью 22 400 руб. Он тогда работал заведующим стройсектором Ленинского нарпита.

Я, честно сказать, опешил, когда прочитал это. Представляете, мой дед — ​государственный преступник! Это же какое пятно на семье!

Но с другой стороны, я понимал, что он был арестован в декабре 1932 года, а расстрелян в начале февраля 1933 года. Без суда и следствия, а это значит, что он должен был быть реабилитирован как политический репрессированный. Пазл не складывается, вот в чем проблема.

Для меня главное понять — ​что на самом деле совершил мой дед? Воровал или нет? Я хочу разобраться. В материалах дела значится, что он признал свою вину, но ведь тогда вину известно как признавали — ​под пытками. Он тогда работал на строительстве сразу нескольких объектов, и я могу предположить, что он мог с одной стройки перебрасывать материалы на другую.

Я думаю, что он проходил по «политической» статье еще и потому, что моя мама, его дочь, буквально через несколько месяцев после его расстрела вышла замуж за итальянца и поменяла фамилию. Я думаю, ей это посоветовали тетки, чтобы избавиться от фамилии Заботин, а заодно и от преследований. У нее была фамилия Палладини.

Я хочу посмотреть дело. Там наверняка есть ответ на мой вопрос. Если мой дед окажется вором, я проглочу эту горькую пилюлю. Это будет ударом, но я хочу знать правду».

• Справка 

Есть ли в деле Павла Заботина признаки политической репрессии? По мнению историков, несомненно. Осуждение по постановлению ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года — ​«Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности», инициированное Сталиным, — ​имело чудовищный размах. Во-первых, расхитители общественного имущества рассматривались как «враги народа», а не банальные воры. К ним применялись крайне жестокие наказания независимо от тяжести содеянного (пресловутые «три колоска»): либо расстрел, либо 10 лет лагерей с конфискацией имущества.

Еще один признак политической репрессии — ​это массовое применение. Репрессии по этому постановлению приобрели такие масштабы, что уже через полгода, 27 марта 1933-го, постановлением президиума ЦИК было указано прекратить практику привлечения к суду по «закону от 7 августа» «лиц, виновных в мелких единичных кражах общественной собственности, или трудящихся, совершивших кражи из нужды, по несознательности и при наличии других смягчающих обстоятельств».

16 января 1936-го было принято постановление ЦИК и СНК СССР «О проверке дел лиц, осужденных по постановлению ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года. К 20 июля 1936-го было проверено более 115 тысяч дел, и более чем в 91-й тысяче случаев применение закона признано неправильным. В связи со снижением мер наказания было освобождено 37 425 человек, еще находившихся в заключении.

• Марина Агальцова, юрист «Мемориала»:

— Может ли Павел Заботин быть реабилитирован? Может, но для этого нужно получить доступ к делу.

Дело в том, что закон о реабилитации жертв политических репрессий не связывает возможность реабилитации с каким-то определенным перечнем статей обвинения. Главный вопрос — ​можно ли доказать политический мотив репрессии и наличие или отсутствие самого преступления.

Массовой реабилитации по пресловутым делам «о трех колосках» не было, так как предполагалось, что люди действительно совершили те или иные правонарушения. Но, и это принципиально, очень часто следствие практически не велось, признания добывались под пытками.

При вынесении решений «тройками» доказательства вины часто отсутствовали в деле. Поэтому, подавая сегодня в суд заявление о реабилитации, нужно добиваться, чтобы проверялась тщательно доказательная база, чтобы суд не просто выносил отказ в реабилитации, а мотивировал такое решение…

• Истец Прудовский

«В то время, когда Георгий Шахет только начинал осваивать особенности переписки с архивами ФСБ, Сергей Борисович Прудовский уже имел две толстые папки судебных коллизий по аналогичному делу. Но его интерес к личностям не реабилитированных лиц имел совсем другой характер. Не родственный.

Сергею Борисовичу со своим дедом Степаном Ивановичем Кузнецовым встретиться довелось. Когда сосланный по 58-й статье Степан Кузнецов через 15 лет лагерей вернулся домой, его внуку было 11 лет.

Но подробности лагерной жизни деда он узнал спустя много лет из его дневников. Две толстые тетради с лагерными мемуарами легли в основу сайта «дедушка Степан», в котором страницы из дневников репрессированного Кузнецова перемежаются комментариями его внука.

Степан Кузнецов попал в репрессивную машину как проходивший по «делу харбинцев», в рамках которого были репрессированы тысячи русских эмигрантов из Китая. В 30-е годы он служил на Китайско-Восточной железной дороге, и после возвращения на родину был арестован по доносу соседки по коммунальной квартире, которая написала в органы, что он якобы привез незаконно из Китая крупную сумму денег. Денег при обыске не нашли, но деда от репрессий это не спасло.

В 2013 году Прудовский отправил запрос в ФСБ, чтобы ознакомиться с оперативным приказом главы НКВД Николая Ежова № 00593, который и послужил поводом для массовых репрессий среди экс-сотрудников КВЖД. В ведомстве ответили отказом, сославшись на гриф «секретно» на документе.

Прудовский дошел до Верховного суда, но и там сослались на закон о гостайне. Однако доступ к документу он все же нашел: Украина рассекретила свои архивы.

В оперативном приказе говорилось, что органами НКВД взяты на учет 25 тысяч бывших сотрудников КВЖД, которые уехали жить в Харбин, а затем вернулись в СССР. Как сообщалось в документе, преимущественно это были «бывшие белые офицеры, полицейские, жандармы, участники различных эмигрантских шпионо-фашистских организаций и т.п». Все они якобы являлись агентурой японской разведки. В этом же приказе оговаривалось, кто из поставленных на учет подлежит аресту и ликвидации. Когда начались массовые аресты, «изобличенные в диверсионно-шпионской террористической деятельности» были расстреляны, а остальные получили сроки от восьми до десяти лет. Сообщается, что в общей сложности репрессиям подверглось более 30 тыс. человек, из которых около 20 тыс. были расстреляны.

Изучая историю репрессированных харбинцев, Прудовский наткнулся на фамилии следователей Вольфсона, Постеля, Радзивиловского и Якубовича. Эти сотрудники НКВД вели следствие и выносили приговоры. Он написал запрос в УФСБ с просьбой получить доступ к их делам: «В процессе ознакомления с делами наших родственников, а также в ходе изучения массовых операций НКВД 37–38-го годов стало известно, что постановления об избрании меры пресечения и обвинительные заключения были подписаны именно этими сотрудникам УНКВД по Московской области. Впоследствии они были осуждены за необоснованные аресты и незаконные методы ведения следствия».

Но тут произошла та же коллизия — ​отказ к доступу, так как лица не реабилитированы.

Далее началась долгая и муторная тяжба с судами, запросами, перепиской. Помогали ему питерские адвокаты из «Команды 29».

Прудовский апеллировал к тому, что 75-летний срок закрытости дел истек, что

ссылка на тайну частной жизни несостоятельна, так как те, кто подписывал приговоры и мучил людей, совершали это на госслужбе, а это к частной жизни не относится.

Но суды были непреклонны. Раз не реабилитированы, значит, доступа к делу не будет.

Прудовский говорит: «Да, я хочу знать, как они вели допросы, какими методами это делали, и ссылка на защиту частной жизни этих людей лицемерна и унизительна. Почему государство так рьяно охраняет материалы их дел, если уже признало, что они были преступниками?»

Вступая в долгую судебную тяжбу, он считал, что в принятая правительством Российской Федерации 15 августа 2015 года Концепция государственной политики по увековечению памяти жертв политических репрессий, которая предусматривает «обеспечение для пользователей доступности архивных документов и иных материалов, связанных с вопросами политических репрессий», откроет ему доступ к правде.

Не сработало.

Ирина Островская, хранитель архива «Мемориала», рассказала, что интересующихся судьбой не реабилитированных людей, на самом деле, становится все больше. Проблема лишь в том, что среди них очень немного тех, кто готов тратить годы на судебные тяжбы и бессмысленную переписку с архивами. Сергей Прудовский и Георгий Шахет — ​это, скорее, исключение.

Совсем недавно с «Мемориалом» связалась жительница Томска Виктория Бондарева. Ее дед, Леонтий Окмянский, был осужден дважды. Сначала на 8 лет лагерей. В Томасинлаге, где он отбывал наказание, он совершил нечто (что именно, Виктории неизвестно), за что получил высшую меру. После долгих переговоров с Томскими архивами УМВД ей дали посмотреть дело. Посмотреть, но не копировать. И выяснилось, что еще в 1961 году дело было пересмотрено, и Томский областной суд постановил дело в отношении Окмянского Леонтия прекратить «за отсутствием в его действиях состава преступления». Но прокуратура Тюменской области в 2018 году в реабилитации отказала, так как он был осужден по общеуголовной, а не политической статье, а значит, не попадает под действие ФЗ «О реабилитации».

Виктории это кажется абсурдным: «Дед мой был невиновен, но реабилитировать его нельзя.

Нельзя нормально изучить уголовное дело, хотя сейчас решения судов размещают на сайтах судов. Нельзя, хотя со дня расстрела уже прошло больше 80 лет!»

• Коллизия

Сегодня получить доступ в архиве к делу не реабилитированного человека, попавшего в молох большого террора в России, невозможно. Ни родственнику, ни историку.

Больше года сотрудники «Мемориала» и «Команды 29» ведут дела в судах разных инстанций, чтобы только получить возможность пролистать страницы уголовного дела почти 90-летней давности. И разобраться, наконец: доказана ли вина инженера Заботина в краже кирпичей или нет?

Эту коллизию создали сразу два документа, которые позволяют архивам и судам на вполне законных основаниях отказывать истцам. Но загвоздка в том, что документы не только противоречат друг другу, но и невнятны в трактовках.

Это статья 11 Закона РФ от 18.10.1991 года № 1761–1 «О реабилитации жертв политических репрессий» и пункт 6 Приказа Министерства культуры России, МВД России, ФСБ России от 25.07.2006 № 375/584/352.

С одной стороны, в ст. 11 Закона о реабилитации жертв политических репрессий говорится, что родственники реабилитированных лиц (с их согласия или в случае их смерти) имеют право на ознакомление с материалами прекращенных уголовных дел. В законе нет строки о запрете доступа к делам не реабилитированных лиц. Второй документ — ​совместный приказ Минкульта, МВД России и ФСБ — ​тоже как будто ни при чем: «Настоящее Положение не регулирует вопросы доступа к материалам уголовных и административных дел в отношении лиц, которым отказано в реабилитации».

А дальше идет параграф, который все эти якобы регламентированные возможности обнуляет: «На обращения граждан по доступу к материалам уголовных и административных дел с отрицательными заключениями о реабилитации архивами выдаются справки о результатах пересмотра». Как этот пересмотр происходит — ​неясно. Но суды на этом основании отказывают в доступе к материалам дела.

И это замкнутый круг: доступ к материалам заблокирован, так как человек не реабилитирован. Отказ в реабилитации обжаловать адекватно нельзя, так как нет доступа к материалам дела. На выходе новая «секретная категория» дел в дополнение к материалам, содержащим семейную или гостайну.

Но если к последним двум можно получить доступ по прошествии лет, то к делам репрессированных его получить вообще никогда нельзя.
Московская прокуратура с просьбой реабилитировать Заботина или передать материалы о реабилитации в суд отказывает, сославшись на то, что дело о краже кирпичей — ​общеуголовное. И Таганский суд, и Мосгорсуд, куда была направлена апелляция, единодушно признают исключительное право прокуратуры рассматривать этот вопрос.

Круг замкнулся.

И в этом круге остался Георгий Шахет, деда которого, Павла Заботина, в 1933 году осудили и расстреляли без суда и следствия, а в 2019-м оставили без права на реабилитацию.

Георгий Шахет совместно с «Мемориалом» и «Командой 29» намерен подавать иск в Конституционный суд.

Наталья Чернова. Фото: Влад Докшин, Екатерина Фомина / «Новая газета»​