«Если человек убил, он получает уголовный срок. А если он ухудшил жизнь миллионов?»

«Экстремисты не мы, а те, кто нас сажали»

— Правильно я понимаю, что история движения за референдум, за участие в котором вас осудили, тянется с 1993 года? Вы же тогда еще ребенком были.

— Да, тогда я, как говорится, пешком под стол ходил. Действительно, сама инициатива [провести референдум «За ответственную власть»] выдвигалась еще «Фронтом национального спасения». Это было движение, которое, скажем так, представляло защитников советской конституции, оборонявших Верховный совет, который Ельцин доблестно расстрелял из танков.

«Фронт национального спасения» не был привязан к Руцкому или Хасбулатову, потому что качество этих лиц было достаточно сомнительным. «Фронт» выступал против приватизации и, назовем их так, колониальных реформ. Предлагалось каким-то образом обуздать власть — путем опять же Конституции, по которой есть возможность провести референдум. Предлагалось путем референдума изменить Конституцию и прописать механизм, который позволял бы народу непосредственно оценивать деятельность органов власти. Этим занималась «Армия воли народа» с 1997 года

— Какой механизм?

— Поправка, которая прописывала бы цель избрания президентов и депутатов. А именно — служение обществу. Соответственно, раз народ их избирает, то и оценивать должен их работу по итогу. Прописывалось, что если произошло ухудшение жизни народа без веских причин, это тяжкое преступление против народа. Понятно, что если человек ограбил, убил, он получает уголовный срок. А если человек ухудшил жизнь миллионов, то почему он за это не должен нести никакой ответственности? Вот и предлагалось принять соответствующую поправку. Просто ввести механизм прямой демократии по оценке высших избираемых форм власти. Тут еще важен сам подход: в Конституции должно быть прописано дело, ради которого избирается президент или депутат. Сейчас такая цель не прописана. Для чего они вообще нужны гражданам? С точки зрения АВН, а потом инициативной группы «За ответственную власть», эта цель должна быть указана — организация улучшения жизни народа.

— Сколько людей было в этом движении?

— Немного. Активность началась, наверное, где-то с 2007 года, а максимальная численность собралась к моменту запрета. Ну, думалось, что сейчас народ за такой замечательной идеей пойдет, побежит. Где-то тысяча человек была, из них активных — около сотни по России, но это, конечно, условно, точно сложно сказать.

— Почему на вас завели дело?

— Нашу цель с какого-то перепугу посчитали экстремизмом и решили запретить организацию. Но поскольку референдум — дело благовидное, нашли другие основания: мол, занимались распространением экстремистских материалов. Так они назвали листовку «Избирать и судить», причем она была признана экстремистской после факта распространения. Понятно, если уже есть решение суда, вы распространяли материалы, признанные экстремистскими, — вопросов нет. Но откуда человек может заранее знать, что-то распространяя, что суд потом это признает экстремизмом? Но сейчас направо и налево сейчас сажают именно таким образом. Хотя это абсурд: нет умысла, нет преступления.

— Ну то есть это формальный предлог. А зачем это дело было заводить-то, как вы думаете?

— Ну, во-первых, корыстный интерес — палки, премии, звания. Если есть центр по борьбе с экстремизмом, должны быть экстремисты и посадки. Второй момент — все-таки инициативная группа активно участвовала в массовых акциях протеста, в том числе на Болотной. Видимо, в связи с этим заметили. Насколько я помню, инициативная собирала подписи и заявления в прокуратуру о заведении уголовных дел по факту фальсификации результатов выборов. Около четырех тысяч их удалось собрать.

— Была версия, что вас лично посадили из-за публикаций.

— Мне сложно это оценить. Давайте я просто расскажу факты. Например, первый звонок был в феврале 2014 года — за пять дней до начала Олимпиады. Завалились ко мне с обыском. Формально основание было следующее: в интернете размещен ролик с выступлением [одного из лидеров «Армии народной воли»] Кирилла Барабаша, и у меня могут содержаться какие-то материалы, связанные с этим. Ничего они не нашли, потому что этот ролик я не снимал, не размещал, не монтировал. Тем не менее, изъяли жесткий диск со всеми материалами по диссертации — и опера в беседе упомянули, что они мою диссертацию внимательно читали. Я ее как раз тогда только защитил, и она находилась на рассмотрении в Высшей аттестационной комиссии.

— А о чем она была?

— Она касалась коррупции в четырех госкорпорациях: «Роснано», «Ростех», «Олимпстрой» и Росатом. И эти сотрудники [полиции] говорили — мол, мы читали твою диссертацию, там много правильного, ты жестко пишешь про власть… Короче, на разговор пытались вывести, но я не стал с ними общаться. Видимо, это их раздражало, и один другому говорит: вот я ж тебе говорил, не надо было дать защитить ему диссертацию. То есть они, видимо, всерьез собирались это делать.

После этого начинают таскать на допрос меня, жену, потом главного редактора РБК [Романа] Баданина, начальника отдела, моего научного руководителя по диссертации. Начинают у нее расспрашивать, а почему он выбрал такую тему, как собирал материалы, как писал. Возникает вопрос: а причем тут вообще Барабаш со своим роликом? Наверное, поэтому люди и связывали эти первые обыски с моей диссертацией про коррупцию вокруг Олимпиады.

— Вы приговор себе считаете несправедливым?

— Это приговор на самом деле не нам, а всей судебной системе. По крайней мере, тем 170 лицам, которые участвовали тем или иным образом в фабрикации уголовного дела.

— Это вы как посчитали?

— Внимательно изучал материалы уголовного дела, в отличие от стороны обвинения. Там набралось где-то около нескольких сотен доказательств нашей невиновности, и соответственно — виновности лиц, которые нас преследовали. Тут в чем прикол? Противодействие референдуму, в том числе силовым путем, является уголовным преступлением. Статья 141 УК РФ — воспрепятствование референдуму. Более того: в федеральном законе о противодействии экстремистской деятельности определение экстремистской деятельности включает ту же формулировку «воспрепятствование участию в выборах и референдумах». То есть экстремисты не мы, а те, кто нас сажали.

«Когда в колонию приехал, чувствовал себя, будто освободился»

— Вы были готовы к колонии?

— СИЗО — это гораздо хуже, чем колония.

— Вы же там большую часть срока просидели.

— Два года и восемь месяцев. Сначала Бутырка, потом Матроска, потом снова Бутырка. В СИЗО есть принципиально два вида камер: большие — шесть на шесть метров, на 18-20 шконок. И маленькие — их большинство. В большой я сидел первые десять дней на Бутырке, в маленькой — 2,5 метра на 5,5 — провел все остальное время. Как правило, там сидят пять-шесть человек — то есть на одного тебя 3,5 квадратных метра, и ты там проводишь два года восемь месяцев без движения практически. Да, предусмотрен час прогулки, но это целая история, чтобы еще на эту прогулку выбраться, потому что туда по одному не водят, а не все еще пойдут. Зимой туда мало вообще кто решался ходить, люди, как правило, были не в настроении…

Самая главная проблема — это свежий воздух. Я некурящий, и это была вообще катастрофа, потому что все курят по пачке в день. Воздуха свежего нет, это просто газовая камера. Единственное, что выручает, — вентилятор, но в холодное время он особо не работает.

— Когда вы поняли, что это надолго, как вы действовали?

— Я старался быть постоянно занятым. Мой совет, если, не дай бог, кто-то попадет, — постоянно быть чем-то занятым. Я был занят делом уголовным, книгами, письмами, английский старался подтягивать, в колонии еще самоучитель по испанскому нашел.

— Какая книга больше всего удивила?

— Мне очень понравилось исследование Томаса Пикетти про капитализм в XXI веке, и у него же была на английском работа о том, как неравенство в России развивалось за последние 100 лет. Оказывается, что сейчас у нас уровень социального неравенства, как в 1917 году — предреволюционный. Там это показано очень четко и грамотно. Это, конечно, повод для размышления.

При этом надо понимать, что чтение чтением, а ты [в СИЗО] постоянно находишься в замкнутом пространстве. От людей никуда не деться, а у них куча проблем, которыми они стараются поделиться. Да и они заняты мало чем — читать либо ленятся, либо не умеют…

— Прямо не умеют читать?

— Ну, по моим наблюдениям, процентов у 80 в той колонии, где я был, — едва ли среднее образование.

— Вы не пытались как-то им помогать? Вот Алексей Гаскаров в своей колонии школу менеджмента сделал.

— Всем, кто ко мне обращался, я старался помогать — по юридическим моментам прежде всего. Мало у кого был Уголовный кодекс — а у меня был.

Если люди себя ничем не занимают, то они, как правило, потихоньку начинают сходить с ума в таких маленьких камерах. Если есть зомбоящик, то он еще помогает сходить с ума. Люди лежат и круглые сутки смотрят телевизор. На Бутырке мы еще как-то старались заниматься много спортом, когда получалось вырваться в большой прогулочный двор. Потому что обычный двор — это те же бетонные коробки с килограммами пыли, только на открытом воздухе. В общем — свежего воздуха нет, солнечного света нет, движения нет, сосредоточиться невозможно.

В общем, я когда в колонию приехал, чувствовал себя, будто освободился. Можно целый день ходить на свежем воздухе, сел в сторонку, занимаешься своими делами, книгу читаешь в тишине.

— А работать разве не надо?

— С этим свой прикол. Я как добропорядочный гражданин должен исправляться, раз меня осудили. Я подал заявку, что да, буду работать, веди меня. Но они сказали — нет, мы тебя не пустим на промзону, потому что ты экстремист страшный. Там, между прочим, тоже бардак, люди работают за 500 рублей в месяц, зарплаты вообще нет, и кому там в карман это все капает — тоже темная история. Может быть, боялись, что я про это стану вынюхивать. Не знаю. В любом случае, пришлось исправляться в бараке.

«История самого невзрачного, самого забитого, нищего человека, может быть, даже интереснее, чем история про меня»

— Вам удалось там стать своим? Вы изучали какие-то правила зоны, приходилось к ним приспосабливаться?

— Да все элементарно — достаточно быть просто нормальным гражданином добропорядочным. Есть определенные негласные договоренности среди арестантов; они, в общем-то, перекликаются с библейскими заповедями — не воруй, не убивай, не кради. Старайся всем помогать по возможности и никому не мешать. Естественно, не сотрудничай [с администрацией].

— Завели каких-то новых знакомых в тюрьме?

— Интересные персонажи были. Например, я писал про космодром «Восточный» и воровство. Одна из компаний, упоминавшихся в статье, — «Спецстройтехнологии», через нее, насколько я могу судить, видимо, отмывались деньги, потому что она толком ничего не производила, но почему-то ей выделялись бешеные суммы. И как раз человек из этой самой компании оказывается вдруг со мной на карантине в «Матросской тишине», когда я туда с Бутырки переехал в начале сентября 15-го года. Он рассказал, что происходило при строительстве космодрома «Восточный». Я понял, что все гораздо хуже, чем мы думали, когда писали статью. Понял, как воровались деньги, как они закапывались в бетон. И понял, что этого человека — как и других — в качестве козла отпущения выбрали. Может, он и имел какое-то отношение к растратам, но это явно не главный бенефициар всех этих операций. Просто раз стало известно о нарушениях, надо какого-то сажать. А сажали самых рядовых исполнителей. 

— Еще кто-то вспоминается?

— На самом деле, история любого человека — даже самого невзрачного, самого забитого, нищего — может быть, даже интереснее, чем история про меня. Ну журналист и журналист. А вот если обычный человек опишет свою историю — окажется, что в ней и отражается вся суть судебной нашей системы.

Вот пример. Дед примерно лет 65 по пьяни напал на жену с топором. И по 111-й заехал. Жена написала заявление, потом побежала забирать, но поздно. Дед заезжает. И как-то у него заболел зуб, и он пошел его вырвать в медчасть. И ему занесли инфекцию. За несколько месяцев у него инфекция переросла в рак четвертой степени — у него такая опухоль была на голове. Причем он подавал заявку на УДО, и ему отказали, потому что он стоял у медчасти без сопровождения. Его сотрудник довел [до дверей] и ушел; другой сотрудник идет и видит — стоит заключенный один , все, нарушение страшное, взыскание ему. И дед объясняет: «Меня же довели, я один не ходил по территории! Я вот тут стою, жду просто, чтобы открыли». Не волнует. И на основании этого взыскания ему отказывают в УДО.

В общем, он уже лежал и не вставал практически, только пил воду, не ел — тихо прощался с жизнью и умирал. Каким-то образом удалось людям связаться с его дочерью, и она тогда забила тревогу, и его все-таки перевели в больницу вольную. Врачи сказали — месяц ему остался.

Или еще пример. Тоже человеку отказали в освобождении по медицинским показаниям. У него ВИЧ, цирроз, гепатит, туберкулез — все вот это вместе, Шалаев его фамилия. Он в любой момент может умереть, но даже ему отказывают. То есть исправившийся человек — это которого выносят ногами вперед и у которого нет пульса.

— Вы наверняка знаете, что сейчас много обсуждаются пытки в колониях.

— Я скажу так: лично я не сталкивался [с пытками]. Я был в Чувашии, ИК-1, город Чебоксары. Но провокации определенные были. И, например, в конвое Мосгорсуда очень любят избивать людей. Это у них там, видимо, установка сверху — терроризировать граждан, чтобы они себя чувствовали, как нужно судьям: покорными овцами, которые что-то там бэкают, мэкают, потупив глаза.

Потасовок с арестантами тоже не было. Вообще, как правило, [заключенные] — это нормально настроенные, добродушные люди. Большинство — нищие граждане, которых либо бедность, либо наркотическая зависимость вынудила совершить какое-либо деяние. Либо просто люди, против которых сфабриковано дело и у них не было денег откупиться. Профессиональных преступников среди них очень мало. Принято считать, что в тюрьмах сидят отпетые отморозки, уголовники, циничные нелюди. Я с такими лицами действительно столкнулся — но не в тюрьме, а в зале суда.

«Церемонию бракосочетания провели в СИЗО. Мероприятие вышло достаточно скромным»

— У вас была какая-то связь с волей из заключения? Телефоны?

— В колонии с этим весьма жестко. Знаете, что такое «красная» зона? Вот у меня лагерь был не красный, но он краснел. Потихонечку завинчивали гайки, потому что управление недавно сменилось — и там стали наворачивать порядок. Каждый день были маски — приходили, специальной аппаратурой обыскивали. В общем, едва ли раз-два в неделю на десять минут можно было до своих родственников дотянуться. Но опять же — СИЗО еще хуже. Иногда я месяцами не выходил на связь.

— Пока вы сидели, у вас сгорела квартира.

— Мутная история. Друг семьи, который жил в то время в квартире, не курит. Створка окна была практически закрыта. По версии пожарных, залетел окурок и все спалил. Как он мог залететь — совершенно непонятно. При этом дверь была очень хлипкая, с ноги ее просто выбить — нечего делать. В общем, что там произошло, не знаю, но там все было уничтожено этим дымом. Низкий поклон всем коллегам-друзьям, потому что журналисты помогли собрать средства и сделать ремонт.

— Где вы живете теперь?

— В Люберцах с женой. Мы поженились в СИЗО. Уже были помолвлены, [когда меня задержали], — просто нас прервали, скажем так, не в самый подходящий момент. Поэтому пришлось провести церемонию в СИЗО — мероприятие вышло достаточно скромным и длилось три минуты. Жена — герой, она много вынесла.

— Что вы сейчас будете делать?

— Нас судили за то, что мы вместо подготовки референдума занимались якобы не тем. По идее, тем самым человек, полностью следующий приговору и исправившийся, должен активно заниматься подготовкой референдума. Чтобы исправиться.

— Это вы серьезно говорите?!

— На самом деле, сначала надо добиться, чтобы отменили этот незаконный приговор. Мы не имеем морального права не добиваться этого. А дальше будет видно.

— А что с работой? Вас же уволили.

— Я подписал заявление по собственному желанию 30 января 2017 года, кажется. Понятное дело, что колоссальное давление оказывалось [на РБК], тоже можно понять. Тем более я не работаю и не приношу пользы — было бы странно, если бы меня не уволили. Просто [шеф-редактор РБК в 2014-2016 годах Елизавета] Осетинская и Баданин — они очень принципиальные, честные и порядочные люди: даже зная, что это может повредить их карьерам или коллективу, они добились того, что человеку надо помогать, [и до того меня не увольняли].

— Планируете заниматься журналистикой?

— Думаю, да. Я общался с осужденными, выяснял, с какими проблемами они столкнулись. Там прослеживаются общие черты по многим делам. Мне кажется, можно провести расследование — сколько у нас невиновных сидит, почему судьи такие, какие есть. Потому что корень зла, на мой взгляд, в них.

— В судьях?

— Да, в беззаконных судьях. Потому что именно они позволяют следователям, полицейским устраивать беспредел. Стоит в этом разобраться и понять, почему судьи такие, какие они есть и как их изменить.

— Думаете, вас кто-то возьмет на работу?

— Даже если нет, невелика потеря. Я могу самостоятельно заниматься журналистикой.

Вообще, я хочу сказать, что на самом деле не стоит никому бояться того, что его могут вдруг посадить. Выражайте свое мнение активно, не бойтесь преследования или возможного заключениям. Все это можно перенести, ничего такого страшного нет. Я, конечно, не призываю нарушать закон — наоборот, надо изучать закон, чтобы не позволять людям, не вставая из-за стола с компьютером, зарабатывать на вас премии, звания, звездочки и паразитировать на вашей свободе. Не будьте легкой добычей — но и не бойтесь спокойно и уверенно выражать свою гражданскую позицию. Только так может человек себя чувствовать вообще человеком.