Анна Каретникова: Говорить и писать теперь придётся меньше
Интервью порталу «Русский монитор»
Анна Каретникова, правозащитник
На протяжении последних 8 лет входила в состав ОНК (Общественной наблюдательной комиссии) по Москве, общественного органа, контролирующего соблюдение прав человека в местах принудительного содержания. За эти годы честно работающие члены ОНК сумели добиться многого: расселялись переполненные камеры, улучшалось качество тюремной еды, а самое главное, что дорогого стоит — было завоёвано доверие арестованных и заключённых, которые всерьёз поверили — придёт Анна Каретникова и чем сможет — поможет. Отчёты о посещении московских следственных изоляторов Анна публиковала в своём фейсбуке, который читали тысячи людей. Из него пресса, общественность узнавали о грубейших нарушениях — переполненных тюремных камерах, незастеклённых в октябре окнах, отсутствии горячей воды и т. д. Но также честно Анна писала и о руководстве тюрем и СИЗО, которое шло навстречу и эти нарушения исправляло. В новый состав ОНК ни Каретникова, ни ряд других известных правозащитников, наработавших за последние годы уникальный опыт, не попали, причём не только в Москве, но и почти во всех других регионах, а вместо них появились странные «защитники прав человека» типа бывшего начальника Бутырки. Обо всём этом и многом другом Анна Каретникова рассказывает «Русскому Монитору»:
— На днях мы услышали, что у Вас теперь новая должность: помощник руководителя управления по правам заключённых московского управления ФСИН. То есть хоть и в новом качестве, но какие-то возможности помогать арестованным и заключённым у Вас, к счастью, остались. Но чем тут будут отличаться возможности — они будут большими, меньшими?
— Пока ещё не могу сказать, даже есть ли она у меня — эта должность. Пока было только предложение её занять, я согласилась, вопрос решается. Сразу же обозначила свой интерес: работать, как раньше. Но, понятное дело, говорить и писать теперь придётся меньше: ведь хоть я и «без погон», но буду на этой должности госслужащей, и вся деятельность будет регламентирована законодательством о государственной службе.
— Многие СМИ, блогеры, эксперты приравняли смену состава в ОНК по всей России к фактическому разгрому этого института. А как Вы это оцениваете?
— Оценка, близкая к правде. Хотя и в московской, и в некоторых других ОНК остались честные правозащитники, но их уже в разы меньше, чем в предыдущем составе. А ведь и в предыдущем составе такие не составляли большинства — их было от трети до половины состава, остальные же члены ОНК почти ничего не делали, не говорили, не писали. Но даже активного меньшинства хватало, чтобы ОНК стала редким в ниши дни живым общественным институтом, завоевала доверие арестованных и заключённых. И сейчас, выходит, подо всем этим решили подвести черту и закрыть, чтобы «тюремщики» работали в комфортных для себя условиях, в которых они работали десятилетиями — в своём закрытом мире, замкнутой системе без всякого контроля? Чтобы ОНК превратилась в такой же симулякр, как и другие институты?
— Вы сейчас признанный эксперт в «тюремной» сфере. Но как вообще пришли в ОНК?
— Это получилось случайно, вся моя предыдущая деятельность была далека от СИЗО и тюрем, хотя в детстве мечтала быть… милиционером. Когда ОНК только создавались — нашей правозащитной организации предложили занять два места и выдвинуть кандидатов. Выдвинули меня — я ответила «есть».
Естественно, потому и опыт, как вы говорите, эксперта, приобретался не сразу: поначалу я не всегда понимала, что именно вижу, не знала психологии людей этой «закрытой системы». Работники СИЗО, чего греха таить, иногда обманывали, а я ещё не знала, как проверить, как определить — так ли всё хорошо на самом деле. Лишь в последние 2–3 года сама поняла, что стала лучше разбираться в увиденном, понимать, что и как можно исправить…
— Это, к слову, очень заметно по записям в фейсбуке — как раз три года назад они стали более глубокими…
— Общественный контроль за СИЗО, тюрьмами, зонами поначалу для всех нас был делом новым. Но главное, что мы — набравшиеся опыта многолетние члены ОНК — за эти годы успели обучить более молодых коллег. И потому особенно обидно, что «выбили» не только меня или Зою Светову, но и почти всех наших учеников. И даже если в новом составе ОНК так окажется, что будет много новых, пока неизвестных нам честных правозащитников — кто им будет передавать опыт? Им придётся ведь снова всему доходить своим умом за 5–6 лет.
Да, в составе московской ОНК осталась Ева Меркачёва, она потрясающе достойно себя ведёт, члены комитета против пыток… Всего человек пять, а раньше-то «работающих» было как минимум 20.
— Вспомним последние громкие нарушения, обнаруженные Вами. В Бутырке — «секретную башню», где узники томились в переполненных камерах, без бытовых удобств. Или историю с полковником Максименко, который, что любопытно — не политический активист, не бизнесмен, а как раз сам — из Следственного комитета, из той «касты», что сама сажает по тюрьмам… И вот случилось так, что сел он и тоже сидит в условиях, близких к пыточным. Есть ли хоть какой-то прогресс за 8 лет с этими «пыточными условиями»? Больше их стало, меньше, удалось ли чего-то добиться?
— Ну, что-то с нашей помощью удавалось: эту башню расселили. Или тюремная еда благодаря нашим усилиям стала лучше. Несколько лет назад обнаружили в одном из СИЗО, например, такое безобразие: «овощное рагу» из смеси макарон и перловки, которое есть невозможно. Оказывается, у них была в ходу замена компонентов блюд: огурцы заменялись на капусту, потом капусту на перловку… от овощного рагу осталось одно название. В последнее время таких безобразий уже меньше. Конечно, выкрутиться тюремной кухне объективно трудно: на питание узника выделяют смешную сумму, что-то около 100 рублей в день, а сейчас продукты дорожают. Так что лучше будет вряд ли.
Или вот переполненность тюремных камер — в женском СИЗО, представляете, есть камеры на 40 женщин, а в них сидело по 50–60…
— В каком же веке построен этот изолятор? Сложно даже представить, как современные женщины, да и не только женщины могут жить в камере на столько мест, да ещё и переполненной?
— Это переоборудованное здание бывшего ЛТП, построенное при Брежневе к московской Олимпиаде, чтобы спрятать туда с глаз долой от иностранных гостей столицы московских алкоголиков. Но ЛТП — всё-таки заведение с более лёгким режимом, чем тюрьма, а его переоборудовали под тюрьму, да ещё и женскую, да ещё и перенаселённую. Удалось добиться чтобы из такой камеры всё-таки переселили 15 человек, чтобы женщины не спали на полу.
— Ещё одно громкое событие последних дней — история Ильдара Дадина, пожаловавшегося на пытки в карельской колонии. Вы говорили, что знаете Дадина как человека адекватного и честного и потому сразу же не поверили в оправдания тюремщиков, что он всё это сочинил. Что это? Чрезмерность «инициативы на местах»?
— Думаю, в колонии вполне могла быть такая практика. Ах, ты такой умный, много выступаешь, жалуешься? Будем «ломать»… Наверное, как писал в своём блоге Аркадий Бабченко, просто не поняли, кто к ним попал, думали, этот как обычный алкоголик, укравший чужой мобильник. Не понимали, что за этим узником, осужденным лишь за то, что несколько раз стоял в пикете с плакатом, особенно тщательно следят и активисты, и правозащитники, и не только в России.
Не очень умные люди… В Москве начальники СИЗО уже в этом вопросе разумные, если у них оказываются «политические» или хоть с каким-то намёком на политику — то делают всё по закону, чтобы они не писали жалобы, чтобы к ним не ходили каждый день правозащитники, а заодно не описывали проблемы с той же едой. Так что, скорее всего, именно чрезмерность инициативы, а политического замысла тут не было.
— Сколько, на Ваш взгляд, всего политических заключённых в России?
— Тут я не эксперт, это лучше спросить, например, в Союзе солидарности с политзаключёнными. Мы в ОНК помогали всем заключённым, среди которых большинство — неполитические, просто имена политических по понятным причинам больше на слуху.
Важны критерии: кого считать политзаключённым? Сидевших и сидящих по «Болотному делу» таковыми считала почти вся общественность. А как быть, например, с арестованными и заключёнными националистами, взгляды которых многим демократам неприятны? Многие из них тоже не осуществляли никаких насильственных действий и сидят только «за слова». «Разжигали», мол. А сейчас ведь и лайк в фейсбуке могут приравнять к «разжиганию», хотя это лишь обращение внимания на материал, который может даже и не нравиться. Или ещё одна группа узников — мусульмане, ходившие в религиозные школы. Вдруг выясняется, что одна из таких школ «неправильная», что там «плохому учат» и по делу сажают человек 20, которые тоже ни к кому не применяли никакого насилия. А откуда разобраться подростку «правильно» или «неправильно» трактуют ислам? И кто они теперь — политзаключённые или нет, а на них тоже даже не все правозащитники обращают внимание.