Свидетели уходящего времени

Другая точка, — вернее, многоточие, — была поставлена двумя неделями ранее: еще 19 июня в Грозном начались мирные переговоры под эгидой ОБСЕ. И только после этого колонна автобусов с террористами и живым щитом из добровольных заложников двинулась из Буденновска в Чечню. А к началу июля 1995 годы на переговорах уже была достигнута принципиальная договоренность об освобождении пленных, заложников и иных насильственно удерживаемых лиц по схеме «всех на всех», о разоружении отрядов Чеченской республики Ичкерия, о выводе из Чечни российских федеральных войск и о проведении свободных выборов.

* * *

Прошедший месяц был богат — нет, не на события, на воспоминания. Двадцатипятилетие теракта в Буденновске, о котором мы говорили в прошлый раз, породило немало откликов, среди которых были вполне содержательные. Наконец заговорили живые участники — те, чьими усилиями был разрешен кризис с заложниками, грозивший неминуемой гибелью тысячи человек. Те, кто превратил это в попытку мирного процесса. В «Новой газете» была опубликована уникальная история эффективного вмешательства «группы Сергея Ковалева» и других добросовестных политиков в буденновские события — давно пора было; «Коммерсант» опубликовал «буденновский дневник» помощника Ковалева Олега Орлова, и интервью с ним; тот же Орлов, а с ним Юлий Рыбаков и Валерий Борщев, бывшие депутаты, и Сергей Попов, бывший сотрудник ставропольской администрации, рассказали, «как это было». Добавлю в список собственный комментарий.

Ведь двадцать пять лет назад эту историю постарались побыстрее забыть.

* * *

Фамилию Ковалева практически сразу перестали упоминать в связи с Буденновском. Зато появились многочисленные рассказы «силовиков» о том, как они «почти взяли штурмом больницу» и «почти уничтожили банду Басаева», но им помешали «продажные политики». Точь-в-точь как в Германии между двумя мировыми войнами битые генералы говорили про Первую мировую, — и как в России потом говорили про всю Первую чеченскую.

Вроде бы оппозиционные авторы не отставали: в вышедшей в 2001 году книге Литвиненко и Фельштинского «ФСБ взрывает Россию» целую главу занимает очень логичный рассказ о том, как президент Ичкерии Джохар Дудаев послал в Москву миллион долларов, чтобы заключить мир. Деньги взяли, а мир не дали. Тогда в Буденновск был послан Басаев. Ему позвонил Черномырдин: мол, что хулиганишь? Тот ответил: а вы зачем миллион взяли, а мир не дали? «Какой миллион? Ай, негодяи! Разберемся…» — ответил Черномырдин Басаеву и разобрался… Примерно так, — очень логично и понятно, но не просто с нарушением последовательности событий, а с полным от них отрывом. Тогда в эфире «Свободы» Фельштинский не смог внятно ответить Ковалеву и Орлову, откуда эта бредятина: их с Литвиненко книга представляла собой «самиздат без сносок». На самом деле, бывший майор ФСБ Литвиненко, как честный опер, изложил своему соавтору рассказанное Аллой Дудаевой, вдовой первого президента Ичкерии, на трехдневном допросе в Нальчике в июле 1996 года. Та столь же добросовестно повторила бытовавшие в Чечне слухи, сложившуюся мифологию. Даже такую «открытую книгу» надо уметь читать, но собеседник Аллы был опер, а не аналитик…

И — вишенка на торте! В «Википедии», теперь ­- главном источнике мудрости, значится: переговоры в Буденновске провел и всех спас Анатолий Кашпировский, Экстрасенс Всея Руси, на тот момент — депутат от партии Жириновского.

Хорошо было Фазилю Искандеру: в романе «Сандро из Чегема» едва ли не самый лучший рассказчик — мул старого Хабуга. Ведь если нет живых и говорящих свидетелей коллективизации, голодомора и террора, — их не осталось, а кто выжил, тот помалкивает о том, как выжил, — и кому остается дать слово? Уж точно не этим людям! В Ветхом Завете пророку Валааму божью волю излагала его ослица…

* * *

А ведь свидетельства нужно еще услышать и прочитать.

Современные попытки молодых, сильных и независимых авторов обратиться к давним событиям, не прибегая к помощи экспертов, свидетелей и участников, а просто путем сопоставления имеющихся источников и новых свидетельств, чем-то напоминали анекдот столетней давности про русских эмигрантов в Париже: «А вы чем на жизнь зарабатываете?» — «Делаю и продаю паштет из рябчиков!» — «Но рябчики — это очень дорого, вы туда что-то добавляете, признайтесь!» — «Да, конину…» — «И много?» — «Половина на половину: половина рябчика на половину лошади…». Так неизбежно получается, если хочешь соблюсти объективность, но по-современному: без школы, без засилья стариков, «бумеров», помнящих и понимающих, что к чему. Тогда поток свидетельств «силовиков», которые «почти победили, но победу украли», составляет уверенную вторую половину в паштете. И даже если милостиво уполовинить эту половину, заметно лучше не становится.

У всех у нас была в школьной программе «Война и Мир» Льва Толстого. Первый опыт знакомства с масштабными событиями, которые один человек, даже если он непосредственный участник, охватить взглядом никак не может. Много героев, много точек зрения, много сюжетных линий, иногда параллельных, иногда сплетенных. «История — многожильный провод»… впрочем, этих слов граф не писал. Он учил: трудно бывает участнику таких событий постичь их смысл. Почти невозможно — предвосхитить его. Ирония истории по Толстому: смыслы, изначально вкладываемые теми, кто мнит себя вершителями человеческих судеб, начинают распадаться с первым движением первой колонны… Лев Николаевич свою философию истории излагает на сотнях страниц, но не все прочли: девочки — про любовь, мальчики — про войну, а эти страницы остались неразрезанными. История шутит над самим графом… Но у каждого, кто «проходил» Толстого, была возможность узнать, сколь осторожно надлежит относиться к свидетельствам участников и очевидцев.

Любой взгляд субъективен, — об этом уже в двадцатом веке напомнил Акира Курасава в фильме «Расемон»: каждый свидетель не только видит, но и думает свое. В итоге — несколько правдивых, но совсем разных образов одного и того же события. Целое приходится воссоздавать из этих образов, причем без гарантий.

А потом к субъективному взгляду автора добавляется субъективный взгляд зрителя или читателя, у которого свои предубеждения и свои домыслы. Мудрый мемуарист, предвидя или предчувствуя это, старается излагать так, чтобы по возможности не порождать ложные смыслы и интерпретации. Обо всем написать нельзя, но ведь и НЕ НАПИСАТЬ можно по-разному. Опуская детали, по-японски: «чтобы тебя поняли целиком, раскрыться наполовину». Можно оставить место для ненаписанного, обозначая для читателя: здесь, под этой обложкой, — лишь часть большого пазла, только одно из отражений. Только кто прочтет этот знак на обложке?

* * *

Чтобы правильно читать источник, недостаточно умения разбирать буквы и слова, — вот лишь один пример.

Виктор Степанович Черномырдин — гений русского языка и мастер дзенского коана. Но и на него найдется свой закон Мерфи: «если ваше объяснение настолько ясно, что исключает всякое ложное толкование, все равно найдется человек, который поймет вас неправильно». Иногда слишком буквальная трактовка такого вот посредника между автором и читателем ставит в неловкое положение всех троих.

Реплика если не ключевая, то всем запомнившаяся — Черномырдин в телефонную трубку: «Шамиль Басаев, говорите громче!»

Появившаяся в «Новой газете» публикация, посвященная роли Виктора Степановича в разрешении кризиса с заложниками в Буденновске в июне 1995 года, порождала у внимательного читателя больше вопросов, нежели снимала. Не цитаты из воспоминаний ЧВС, не интервью с Николаем Сванидзе, московским свидетелем этого разговора, а комментарий: вроде все общеизвестное, но сказано так, что поднимается рой мыслей.

Первая: «Куда он звонит? Что, у ЧВС в записной книжке был номерок, вот и позвонил? А до того что, часто созванивались?». Тут, между прочим, золотая жила для конспирологов: если акторы событий могут вот так просто созваниваться и «сверять часы», то у мирового заговора наконец появляются перспективы! Вторая мысль: «Что, у Басаева была «мобила? " Нет, он хитрый… Знал: запеленгуют и убьют… Тогда что это за аппарат, физически?» Третья мысль: «Разговор этот состоялся 18 июня, на пятый день буденновского теракта… Почему Черномырдин раньше не позвонил? Ждал чего? Или вдруг внезапно вспомнил?.." И так далее.

Из недосказанности внезапно возникает интрига.

Но ведь на самом деле эту связь, очевидно, кто-то Виктору Степановичу обеспечил, это раз. Значит, были на месте полномочные представители. Кто такие? На каком основании действовали? Каковы были их полномочия? Во-вторых, переговоры не могли свестись к словам «…говорите громче!» Что было до того, как появился проект текста соглашения? Как он воспринял этот проект? Какие изменения вносил?

Воспоминания Черномырдина подразумевают что-то такое, поскольку ЧВС не претендует на всеведение, всевидение и всеохватность. Но комментарий к его мемуарным фрагментам был таков, что вдруг, внезапно сделал Виктора Степановича одиноким Суперменом, внося в трагедию дух комикса.

Буденновский кризис с заложниками проявил важные качества политика Виктора Черномырдина: готовность действовать и идти на компромисс во имя спасения человеческих жизней; вести диалог, слушать и учитывать разные мнения; делегировать полномочия; принимать на себя ответственность. Качества, которых так не хватает нынешним российским политикам что во власти, что в оппозиции. Но, что немаловажно, Черномырдин в той истории был не один такой.

Впрочем, спасибо автору комментария: он породил вопрос, ответом на который стала следующая публикация «Новой», вызвавшая голоса живых участников событий, столь долго замалчиваемых.

* * *

Оказывается, такие свидетельства свидетелей и участников еще нужны. Подлинная история не написана, а написанная — не подлинна. Единственным свидетелем, способным связно изложить нашу историю, остается мул старого Хабуга. И надо что-то делать, не дожидаясь, пока из свидетелей останутся только камни.