Кто враг?

В последние недели, когда СМИ заполнены новостями о пандемии короновируса и призывами к самоизоляции, российские силовики инициировали новые сомнительные уголовные дела об экстремизме в различных регионах России и в Крыму.
24 марта 2020 года — почти синхронно с сообщениями о новых задержаниях, допросах и обысках в некоторых регионах — на Федеральном портале проектов нормативных правовых актов был размещен проект указа Президента РФ «О внесении изменений в Стратегию противодействия экстремизму в Российской Федерации до 2025 года, утвержденную Президентом Российской Федерации 28 ноября 2014 года № Пр-2753». Документ был подготовлен Министерством внутренних дел России.

«Общественное обсуждение» проекта не привлекло заметного внимания и завершилось 7 апреля. Между тем в 14-страничном документе даже при беглом прочтении обнаруживаются примечательные формулировки, содержащие систематизированное и уточненное описание существующих «экстремистских угроз», вероятно, согласованное МВД с другими профильными ведомствами. Нововведения предлагаются как ответ российского государства на «тенденции дальнейшей радикализации отдельных групп населения и обострения внешних и внутренних экстремистских угроз» (п.7). При этом некоторые цитаты свидетельствуют о нарастающей подозрительности силовиков в отношении неправительственных организаций и потенциальных акторов «цветных революций».

Ниже мне хотелось бы обратить внимание на редакционные изменения и новшества прежде всего в той части стратегии, в которой эксперты МВД характеризуют существующие вызовы. Смысл некоторых их оценок и предложений достаточно очевиден даже без детального комментария.

Оставляю при этом вне рамок обзора очевидные вещи, связанные с необходимостью противодействия терроризму и насильственному экстремизму, и проблему отсутствия четкого определения экстремизма в российском законодательстве, получившую детальную оценку в заключении Венецианской комиссии 2012 года.

Итак, пройдемся по тексту предложений МВД.

В отредактированной версии п.7 Стратегии к числу внешних угроз отнесены, помимо прочего, «поддержка и стимулирование рядом государств, в том числе через иностранные или международные неправительственные организации, деструктивной деятельности в целях дестабилизации общественно-политической и социально-экономической обстановки в нашей стране, нарушения единства и территориальной целостности Российской Федерации, в том числе с использованием технологий и сценариев так называемых „цветных революций“, разрушения традиционных российских духовно-нравственных ценностей». Упоминание о «цветных революциях» при поддержке «некоторых государств» добавлено и в п.8 Стратегии.

Список внутренних угроз, перечисляемых в п.7, также расширен. Добавлены такие угрозы как «формирование замкнутых этнических и религиозных анклавов, а также имеющие исторические и социально-экономические корни межнациональные и территориальные противоречия и конфликты в отдельных субъектах Российской Федерации, стимулирующие сепаратистские проявления».

В основном сохранен смысл п.10 Стратегии, согласно которому «количество преступлений экстремистской направленности достаточно мало по сравнению с общим количеством совершаемых на территории Российской Федерации преступлений, однако они способны вызвать повышенный общественный резонанс и дестабилизацию внутриполитической и социальной обстановки как в отдельном регионе, так и в стране в целом». Здесь примечательно то, что само общественное внимание к отдельным резонансным и зачастую сомнительным делам об экстремизме по-прежнему обозначено как серьезная угроза России на национальном уровне.

В п.11 к числу «наиболее опасных видов экстремизма» — наряду с террористическими актами, призывами к насилию, разжиганию ненависти и др. — отнесены «организация и проведение несогласованных публичных мероприятий (в том числе протестных акций)».

Тот же подход прослеживается и в п.16: «Одним из основных способов дестабилизации общественно-политической и социально-экономической обстановки в Российской Федерации становится привлечение различных групп населения к участию в несогласованных публичных мероприятиях (в том числе протестных акциях), которые умышленно трансформируются в массовые беспорядки».

Впрочем эти формулировки почти повторяют действующую редакцию пп.11 и 16 Стратегии.

В проекте МВД добавлен п.161, отмечающий, что «участились случаи вовлечения в ряды экстремистских структур несовершеннолетних лиц, поскольку последние не только легче поддаются идеологическому и психологическому воздействию, но и в ряде случаев не подлежат уголовной ответственности». Таким образом, обозначена установка на усиление работы правоохранительных органов России и с этой целевой аудиторией.

Несколько пунктов Стратегии посвящены вопросам, связанным с миграцией. Так, новый п.171 содержит упоминание о «проникновении в миграционных потоках членов международных экстремистских и террористических организаций», прежде всего из зон конфликтов на Ближнем Востоке и в Северной Африке. В отредактированном п.20 «неблагоприятная миграционная ситуация», ведущая, по мнению МВД, к дестабилизациям и дисгармониям в сфере социально-экономических, межнациональных и межрелигиозных отношений, понижена в статусе угроз с «основного фактора» до «одного из факторов, способствующих возникновению экстремистских проявлений». Прежняя формулировка о «неконтролируемой (в том числе незаконной) миграции и недостаточном регулировании… миграционных процессов, зачастую нарушающих этноконфессиональный баланс», из текста удалена.

П.18 дополнен словами о «распространении радикальных взглядов среди трудовых мигрантов» и «попытках создания законспирированных ячеек», в том числе «посредством дистанционной… вербовки и обучения их участников, также террористов-одиночек». В том же пункте отредактирована, но сохранена фраза, допускающая расширительную трактовку: об озабоченности в связи с проникновением в Россию «радикальных религиозных течений, выпускников зарубежных теологических центров, проповедующих исключительность таких религиозных течений и насильственные методы их распространения». В прежней редакции эта формулировка касалась исключительно последователей ислама, в новой редакции упоминание конкретной конфессии исключено (возможно, в связи со скандальным запретом «Свидетелей Иеговы»).

В п.19 утверждение, что «серьезную опасность представляют приверженцы радикальных течений ислама, которые не относятся к представителям народов, традиционно исповедующих ислам, однако отличаются религиозным фанатизмом», подверглось лишь незначительной редактуре. Удалено упоминание об использовании таких приверженцев в качестве смертников, а при оценке уровня угрозы слово «серьезную» заменено на «особую». Вероятно, сегодня эта группа по оценке МВД уже не так страшна, как казалось несколько лет назад.

Сохранился, но был отредактирован п.21, отмечающий, что «лидеры экстремистских организаций… ориентируются преимущественно на молодежь, при этом повышенное внимание они проявляют к отличающимся высокой степенью организованности неформальным объединениям националистов». Краткое упоминание в п.21 «организаций футбольных болельщиков» было заменено в новой редакции на «распространение радикализма в спортивной среде, в том числе на базе спортивных школ и клубов, проникновения в тренерско-преподавательский состав носителей экстремистской идеологии». Спортивные школы и клубы в контексте антиэкстремизма упоминаются в Стратегии впервые.

Добавлен новый п.211, декларирующий в качестве особого противника «специальные службы и организации отдельных государств», которые «наращивают информационно-психологическое воздействие на население России, прежде всего на молодежь, в целях разрушения традиционных российских духовно-нравственных ценностей, дестабилизации внутриполитической и социальной ситуации в стране». Таким образом, при оценке и описании угроз усиливается роль внешнего фактора.

Наконец, серьезно отредактирован п.22, касающийся некоммерческих организаций. Если в действующей редакции Стратегии речь идет лишь о некоей «дополнительной угрозе стабильности» со стороны иностранных НКО и общественных и религиозных объединений, связанных с распространением экстремистской идеологии, то теперь для включения в перечень опасных для России экстремистских субъектов приверженность такой идеологии не обязательна. Согласно новой редакции п.22 «дестабилизирующее влияние на ситуацию (в России) оказывает деятельность отдельных зарубежных организаций и подконтрольных им российских объединений, в частности, под видом гуманитарных, образовательных, культурных, национальных и религиозных проектов, инспирирование протестной активности населения с использованием социально-экономических, экологических и других факторов». Слово «экстремизм» при этом даже не упоминается. Очевидно, что этот пункт может быть применен не только в отношении иностранных некоммерческих организаций, признанных в России «нежелательными», но к российским НКО различной направленности, сотрудничающим с зарубежными коллегами. Новая редакция Стратегии фактически обосновывает и поддерживает расширение «фронта работы» российских силовиков с подозрительным для государства «третьим сектором».

Помимо описанного выше раздела Стратегии, большое число изменений и дополнений было внесено в п.27, определяющий основные направления государственной политики по противодействию экстремизму.

Перечислю только некоторые из внесенных изменений.

Так, новым направлением в сфере законодательной деятельности станет «совершенствование механизма противодействия деструктивной деятельности иностранных или международных неправительственных организаций».

В сфере правоохранительной деятельности будет осуществляться выявление и пресечение «угроз применения технологий „цветных революций“, формируемых с использованием политического, социального, религиозного и национального факторов».

В других сферах будут реализовываться:

— совершенствование процедуры ограничения доступа на территории РФ к информационным ресурсам, распространяющим экстремистскую и террористическую идеологию, решение вопроса о внесудебной блокировке ресурсов, содержащих материалы, обосновывающие и оправдывающие экстремистскую и террористическую деятельность;

— развитие информационных систем учета иностранных граждан, пребывание которых на территории Российской Федерации является нежелательным;

— противодействие формированию этнических анклавов, социальной исключенности отдельных групп граждан по социальным, национальным, религиозным и другим признакам;

— использование Интернета и СМИ (не только государственных) для сохранения «традиционных для России нравственных ориентиров», межнационального и межконфессионального согласия…

В новом подразделе п.27 об обеспечении участия институтов гражданского общества отмечаются вовлечение и государственная поддержка таких институтов, деятельность которых направлена на профилактику экстремистских проявлений, воспитание в духе патриотизма, обеспечения единства народа Российской Федерации и др.

Сохранятся многие направления госполитики, предусмотренные действующей Стратегией, включая «мотивирование граждан к информированию государственных органов о ставших им известными фактах подготовки к осуществлению экстремистской деятельности, а также о любых обстоятельствах, которые могут способствовать предупреждению экстремистской деятельности, ликвидации или минимизации ее последствий». Так что если некие малоизвестные граждане напишут в прокуратуру очередной донос на организацию — иноагента, не спешите ругать их за несознательность или, наоборот, за избыточную гражданскую активность. Возможно, они (или их кураторы) просто отрабатывают один из подразделов, предусмотренных п.27 Стратегии противодействия экстремизму.

Некоторые предложения, зафиксированные в новой редакции Стратегии, кажутся разумными, в частности, создание банка данных экстремистских материалов; совершенствование процедуры проведения экспертных исследований материалов, предположительно содержащих информацию экстремистского и террористического характера; выявление особенностей восприятия и понимания таких материалов различными аудиториями и др.

Но немало в документе и декларативных или вызывающих вопросы формулировок.

Особое внимание обращает на себя предложение о продвижении на международных площадках Конвенции ШОС по противодействию экстремизму от 9 июня 2017 г. Эта конвенция пришла на смену Шанхайской конвенции о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом от 15 июня 2001 года. При всех претензиях к ним с точки зрения международных стандартов принципиальная разница двух документов в том, что в конвенции 2001 года понятие «экстремизм» однозначно связывалось с насилием, а в документе 2017 года такая связка уже не обязательна. Помимо этого, Конвенция 2017 года регламентирует механизмы взаимного сотрудничества в борьбе с «экстремизмом» и декларирует недопущение предоставления статуса беженца лицам, причастным к «экстремистской деятельности». Таким образом речь идет о попытках продвижения на международном уровне согласованного в рамках ШОС расширительного понимания «экстремизма» и «охоты на беженцев», активно используемых в российской модели политических репрессий.

Последнее, о чем хотелось бы написать, — это новый п.35 Стратегии, определяющий целевые показатели ее реализации. Пункт включает перечисление шести видов статистических показателей (динамика числа зарегистрированных экстремистских преступлений, выявленных преступников, аналогичные данные по административным правонарушениям экстремистской направленности и др.). При этом по большинству показателей не ясно, будет ли их изменение в ту или иную сторону расцениваться как позитивная или отрицательная динамика. Бесспорным плюсом можно считать лишь снижение упоминаемой в п.35 доли насильственных преступлений в общем числе экстремистских преступлений (в процентах). В то же время если показателем «успеха» станет предлагаемое в проекте «количество интернет-ресурсов, содержащих материалы экстремистской и террористической направленности, доступ к которым был ограничен на территории Российской Федерации», то, боюсь, мы получим дальнейший быстрый рост «запрещенки», многотысячный перечень которой в России давно вышел за все разумные рамки.