Светлана Ганнушкина: "Из-за беженцев повышается преступность - это стереотип"

Жанна Немцова расспросила российскую правозащитницу, главу комитета помощи беженцам «Гражданское содействие» и члена правления общества «Мемориал» Светлану Ганнушкину о проблемах беженцев в России. Ганнушкина, недавно награжденная премией Right Livelihood, объяснила в интервью DW, почему в Россию не хлынет столько же мигрантов, как в Европу.

— Жанна Немцова: В этом году вы удостоены премии Livelihood Foundation за правильный образ жизни, ее называют еще и альтернативной Нобелевской премией. Что такое правильный образ жизни?

Светлана Ганнушкина: Мне трудно сказать, я ее называю премией за хорошее поведение.

— Что такое хорошее поведение тогда?

— Хорошее поведение — это, наверное, прежде всего, честное отношение к тому, что вокруг тебя. Честное и неравнодушное. Для меня, конечно, эта премия — большая честь, мне очень приятно. Не скрою, что это очень важно и в материальном отношении, потому что, к сожалению, то, чем мы занимаемся, — это беженцы, мигранты, которые теряют работу.

Это такая деятельность, которая ежедневно нуждается в подпитке, приходят люди, которым просто прямо нечем покормить своих детей. Мы в основном даем им консультации правового характера, их социальные права стараемся защищать. Но для того, чтобы это воспринимать, им нужно иметь на сегодняшний день возможность выжить. Поэтому для меня премия — очень большая ценность помимо всего прочего.

— Больше четверти века вы занимаетесь помощью беженцам. Все началось с карабахского конфликта, потом были две чеченские войны. Кто сейчас беженец в России. Кто эти люди?

— Беженцев сейчас очень много. К нам приходят украинцы, сирийцы, африканцев повадилось много приходить. Я хочу сказать, что это происходит потому, что там, где есть конфликты, наши консульства совершенно спокойно дают людям визы. Иногда, возможно, за определенную мзду, но иногда и нет.

Но МИД-то наш должен — лучше, чем кто бы то ни был — понимать, что люди из конфликтных зон будут обращаться за получением убежища в России.

В консульствах дают визы, спасибо им за это. Но дальше два ведомства — которое выдает визы и которое предоставляет убежище — должны действовать согласованно. А этого не происходит.

Что касается украинцев, проживающих в восточной части страны. Они разные. Те из них, кто сочувствуют политике властей в Киеве, едут в другие регионы Украины. А те, которые «крымнаш», приходят к нам и говорят, что надеялись на крымский вариант. У меня был совершенно замечательный человек, который сразу заявил мне, что Путин — его кумир.

Он из семьи армян, покинувших Азербайджан, знает азербайджанский и армянский языки, всю сознательную жизнь, имея статус беженца, прожил на Украине, а родиной своей считает Россию. И Путин — его кумир. Правда, я думаю, что сейчас его отношение изменилось, так как у этого молодого человека были большие сложности, и он ничего не мог получить.

— Вы упомянули сирийцев. Вы, конечно, знаете об острейшем кризисе с мигрантами в Европе. И говорите, что сирийцы бегут и в Россию. И их достаточно много. Почему они выбирают Россию?

— Потому что визы дают. В России всего где-то 7 тысяч граждан Сирии. Из них 2 тысячи — те, кто жил постоянно. Это люди, которые у нас учились, женились, имеют детей. Такие постоянные жители в некоторых регионах открывали фабрики, куда приглашали своих земляков. Где-то около 4 тысяч — это люди, которые получали визы, приезжали каждый год работать на эти фабрики, потом возвращались домой, вновь получали визы и ехали в Россию обратно. Потом наступил момент, когда они вернуться не смогли, потому что в Алеппо ехать было уже нельзя. Это одна категория беженцев.

Вторая категория — это родственники сирийцев, живущих в России. Когда началась война, они по приглашениям стали приезжать сюда с семьями и детьми. Что касается статуса беженцев, то я вам сразу скажу — только два сирийца, проживающих в России, имеют статус беженца. Я их никогда не видела.

— В прошлом году из-за гуманитарной катастрофы канцлер ФРГ Ангела Меркель (Angela Merkel) приняла решение принять около миллиона беженцев...

— Меркель вообще незаурядная женщина.

— Меркель очень сильно критиковали за ее шаг и в самой Германии, и за ее пределами. Как бы вы поступили на ее месте?

— И продолжают критиковать. Как бы я поступила? Вы же догадываетесь, как бы я поступила, если я всю жизнь занимаюсь этими самым людьми и стараюсь им помочь, даже имея гораздо меньшие возможности, чем Меркель. Конечно, я бы поступила так же, потому что это спасение человеческих жизней. Нельзя отказывать людям, когда от этого зависит их жизнь.

В нашей практике были случаи, когда люди уезжали, когда люди погибали. Когда, например, отправляли назад в Узбекистан человека и не смогли его уберечь. Его там страшно пытали, надолго посадили в тюрьму, хотя совершенно ясно, что он ни в чем не виноват. Кроме того, что критиковал президента Каримова.

Был случай с корейцем, которого выдали Северной Корее. Это вообще жуткая ситуация — у нас сейчас на ратификацию из президентской администрации в парламент подано соглашение с Северной Кореей о выдаче. Это же чудовищно, Россия, можно сказать, дрейфует в направлении Северной Кореи, от Европы вот туда. Вот куда мы идем с этой нашей политикой, это чудовищно. И, конечно, меня как гражданку России это не может не волновать. Я чувствую свою ответственность.

— Есть такое мнение, что из-за большого притока беженцев повышается уровень преступности. Насколько оно основано?

— С этим мнением все очень просто. Нужно открыть сайт МВД России и посмотреть, какой процент преступлений совершают иностранные граждане. Не просто беженцы, а иностранцы. Этот показатель уже многие годы стабилен — от 3 до 4,5 процентов. Вот и все. Но этот стереотип настолько силен. У меня был случай, я говорила с руководителем Следственного комитета Москвы. И он мне стал рассказывать, что преступность огромная, а мы говорили о рабском труде, о девушках, которых нужно было защитить, а тех, кто их эксплуатировал и избивал, — жесточайшим образом наказать.

Этим уголовным делом не хотели заниматься. И в какой-то момент в середине разговора он спросил, почему я собственно забочусь об этих казахских или узбекских девушках. «А вы знаете, сколько их соплеменники совершают изнасилований?» — спрашивает он своего помощника. А тот отвечает, что каждое первое. Я говорю, вы что, хотите сказать, что 100 процентов. Я знаю, что тяжких преступлений в Москве приезжие совершают в среднем больше, чем по всей России. Но это столица, обычное дело. Но на их долю приходится не более 14–15 процентов таких преступлений.

Он не поверил, попросил принеси статистику. Ему принесли, он посмотрел, потом покраснел, побледнел, поднял на меня глаза и сказал: «А этих изнасилований вам не жалко?» Мне всех жалко, но вы увидели, каков процент на самом деле. А он оказался таким, как я и сказала.

— В России есть политики, например, Алексей Навальный, которые выступают за ужесточение миграционной политики, в частности за визовый режим со странами бывшего СССР. И это встречает определенную поддержку в обществе. Насколько разумно такое ужесточение?

— Что касается Алексея Навального, то это отнюдь не мой лидер. Я даже не хочу обсуждать. Если бы был выбор между Навальным и Путиным, и мне бы пришлось голосовать, я не знаю, за кого бы я проголосовала.

— А кто ваш лидер?

— Мой лидер — Явлинский, но он, к сожалению, не совсем лидер, что грустно. Я считаю, что Явлинский — самый разумный из политиков и что самая разумная программа — у «Яблока». «Яблоко» не умеет на самом деле донести ее до населения. Это проблема не только Явлинского, но, к сожалению, и всего нашего общества. Я уже давно говорила о том, что мы часто к нашим посетителям относимся как к клиентам. Мы не умеем разговаривать с людьми.

— Вы баллотировались в Думу в Чечне по списку «Яблока». Я хочу задать несколько вопросов, они носят теоретический характер, и каждый начинается с фразы «что если». Что если бы вас все-таки выбрали в Думу?

— Прежде всего, я говорила бы о том, чтобы отдали долги и тем, кто покинул Чечню — это в основном русское население — еще в дудаевские времена, и чеченцам. Чтобы государство расплатилось за им же разрушенное или не сохраненное имущество, прежде всего жилье. Ведь власти же до сих пор не отдали даже те жалкие деньги, которые обещали, — 120 тысяч на семью. Их до сих пор еще не все получили.

— А что если вам предложат работу вне России?

— Вне России мне делать нечего. Понимаете, у каждого есть внутреннее чувство, свой круг определенной ответственности. Пожалуй, в последние годы мой круг стал несколько шире, чем Россия, но все-таки в основном это Россия.

— Что если бы в Россию хлынул такой же поток беженцев, как сейчас в Европу?

— Вряд ли это произойдет, потому что мы ничем людей не обеспечиваем. Один единственный раз была такая активизация и власти, и населения, когда начался украинский конфликт. С одной стороны, это наши браться в самом таком прямом смысле слова. А с другой, была такая политическая агитация за то, что мы должны им помочь.

Государство это говорило, и на границе Ростовской области в марте 2014 года были построены прекрасные лагеря для беженцев. Туда ездили представители Управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев и сказали, что это редкого качества лагеря и хорошее обеспечение. Там были проблемы, но действительно все было сделано на хорошем уровне.

К концу 2014 года эти лагеря закрыли и сделали ответственными за прием беженцев субъекты федерации, расселили беженцев по стране. А к концу 2015 года закрыли те общежития и пансионаты, где жили эти украинцы. То есть они сыграли свою пропагандистскую роль и все. И население тоже остыло. Но это вполне понятно.

Потому что молодые благотворители всегда ждут, что те, кому они помогают, — это ангелы. Но ангелам не нужна благотворительность, они сами этим занимаются.

А люди есть люди.

Полная версия интервью

Источник Deutsche Welle