«Страна уходит». Первое интервью политика Егора Жукова

— Всех волнует вопрос о том, какие у вас теперь планы. И какая-то рефлексия о том, что случилось с вами и всеми нами за эти полгода. Давайте с планов начнем?

—Во-первых, я постараюсь реализовать свои обещания, данные «Новой газете» и «Эху Москвы».

— А вы дали какие-то обещания?

— Я хочу оправдать доверие. Доказать, что я достоин такого доверия, которое было мне оказано. Это в первую очередь. Во-вторых, несомненно, в планах политика и работа с тем, что происходит сейчас в стране.

— Оправдание доверия — немного казенная формулировка. Можете ее как-то конкретизировать?

— Я знаю, что в личном общении меня могут воспринимать как высокомерного человека. Но на самом деле, за последнее время внутри я переживал удивление: как много людей говорили обо мне вещи, которые я даже не мог представить — что они будут обо мне сказаны. Я понимаю, что во многом это было сказано не совсем про меня. Это было сказано про ту позицию, в которой я находился, это было сказано про мое поколение.

Егор Жуков во время интервью «Новой». Фото: Кирилл Мартынов

— Давайте вернемся к политике?

— Да, теперь к политике. Несколько раз сегодня мы с Мироном Федоровым на этот счет общались. Я понимаю, что в стране есть несколько больших групп. Группа, которая действительно искренне поддерживает действующую власть, оппозиция, которую именно этим словом можно охарактеризовать, которая сама себя так называет. В моей речи в суде было много больших слов — она так и задумывалась, потому что она задает мои координаты. Но какие-то вещи были специально вброшены мной максимально конкретно.

Статистика по количеству мужских самоубийств в России — это конкретная вещь. Мы не понимаем, как надо относиться к мужчинам, живущим здесь. Я ни в коем случае не пытаюсь принизить женский опыт и не хочу сделать его производным от мужского. Просто пытаюсь сказать, что глупо отрицать тот факт, что мужчина, который не понимает куда идти, будет в том числе вымещать свою злость на жене, не понимать что делать со своими детьми. И проблема матерей-одиночек также была мной обозначена в речи. Это женская проблема, это проблема во многом связана с тем, как мне кажется, ведут себя мужчины в нашей стране.

Страна исчезает, страна уходит, а мы, оппозиция, варимся в собственном котле. И власть варится в своем котле, наблюдая, как уходит страна, как ее уже нет. В том смысле, что мы даже не говорим о ней — не ведем этой дискуссии.

— У вас есть видение того, что с этим можно делать?

— Надо действительно понять, что хотят люди. Понять это и начать пытаться отвечать на этот вопрос. Меня часто, еще когда я вел избирательную кампанию в Мосгордуму, спрашивали, почему я занимаюсь политикой — в таком молодом возрасте. У многих, конечно, была идея о том, что «хочет дорваться до власти, чтобы воровать там».

Я хочу жить в стране с, как бы банально это ни звучало, счастливым населением. И я хочу, чтобы это была Россия. Почему? Потому что это сложно, никто никогда не видел Россию такой, какой я хочу ее увидеть. И чтобы увидеть такую Россию, я сознательно отказываюсь от общения исключительно с либералами, либертарианцами или с какими-то уже понятными нам группами.

— У вас получается что-то вроде риторики третьего пути. Объединительная риторика время от времени появляется, но страна, действительно, очень разделена. Например, почти всем в «нашей России» ясно, что ни смотреть, ни ходить на передачи федеральных каналов телевидения просто нельзя.

— Я не думаю, что федеральные каналы непосредственно отображают эту самую большую Россию. Ее никто не отражает, вот в чем суть. И эту самую Россию очень часто называют путинской. Потому что Путин в свое время, как мне кажется, просто попытался к ней обратиться, просто попытался с ней поговорить. Он ни разу не ответил на ее запросы, в моем понимании, но он хотя бы попытался поговорить. Это не про его заслугу, это про нашу ущербность, про то, что мы между собой только общаемся. И эта пресловутая фейсбучность, у меня никогда не было страницы в фейсбуке. Разделенность можно множить, некоторые исследователи говорят, что у нас не две, а четыре России.

— Какие, например?

— Ответственность и любовь. Это мой проект, в хорошем смысле этого слова. Я хочу предложить эти ценности как объединяющие. Мне все равно, какой ты идеологии, если ты говоришь «во-первых, я беру ответственность за свою жизнь и за самого себя, потому что я понимаю, что таким образом я действительно могу улучшать мир вокруг себя, а во-вторых, потому что я вижу в человеке человека».

— Этот лозунг мог быть в другом контексте произнесен, например, Арсеном Павловым, который был известен как Моторола. Помните его риторику «работайте, братья»?

— Есть очень правильное, на мой взгляд, выражение, которое сказал человек, весьма сильное влияние на меня оказавший. Его на таких сайтах как Wonderzine называют альт-райтом, я про Джордана Питерсона сейчас говорю. Он сказал: «То, во что люди верят, это на самом деле не то, что они произносят, а то, как они себя ведут, как они свою веру в делах реализовывают». Я бы не сказал, что Моторола в своих делах реализовывал любовь и ответственность.

Егор Жуков с друзьями и теми, кто поддерживал его во время судов по «московскому делу». Фото: Влад Докшин / «Новая газета»

— Вы тут сейчас перед интервью говорили, что хотите начать заниматься студенческим движением. С вами спорили — мол, слишком узко. Почему для вас важен студенческий активизм?

— Люди, принадлежащие к студенческой идентичности, это люди, у которых в большинстве своем есть отличительные черты, отличительные качества. Это люди молодые, а значит иногда дерзкие, часто максималистские, и мне это нравится.

Это люди, которые абсолютно неадекватно оценивают те преграды, которые перед ними стоят. Это люди, которые считают, что преграды можно преодолеть по щелчку пальцев, и это тоже хорошо.

— Иногда это бывает довольно реалистично.

— И, в конечном счете, часто это оказывается реалистично.

— Что вы планируете делать в этой среде и с этой средой?

Я не хочу этому вредить, потому что, на мой взгляд, все идет по очень правильному пути.

— Я сегодня увидел, как Армен Арамян из DOXA и Станислав Топорков, ваш товарищ, увидевшись случайно в толпе возле суда, полезли через эту толпу обниматься. Я в шутку закричал: наконец-то леваки и либертарианцы вместе! Наконец-то антиавторитарные идеологии слились в объятиях. Историческая встреча у Кунцевского суда, как встреча на Эльбе. Обернулся парень, который стоял рядом — оказалось, что это Мирон Федоров. Он серьезно сказал, что сейчас это важно. Можете как-то прокомментировать ваше отношение к идеологическим разделениям, лежащим внутри антиавторитарной повестки. Есть правые рыночники, есть левые солидаристы. Что вы сейчас думаете о тех и других?

— Мне сложно добавить по отношению к тому, что я всегда говорил раньше: мы успеем друг с другом перессориться на честных выборах.

— Есть хорошо вам известная интернет-культура, где все сидят по своим сообществам и пишут что-то вроде: «Это леваки, они придут со своими фемками и случится какой-то трэш, надо держаться от них подальше». Поменялось ли ваше отношение к подобным взаимным обвинениям? По-моему, это риторика людей, которые не сталкиваются с проблемами, которые не принимают решения и их разделяют, скорее, книжки и фантазии, чем действия.

— Я с этим согласен. Во-первых, мы варимся в собственных котлах. Мы культивируем друг в друге уверенность в том, что мы правильно все делаем, потому что очередной мем про левака — очередное подтверждение того, какой я умный и какие леваки смешные. И с другой стороны ровно то же самое происходит.

И когда, как это показывают суды последние, когда доходит до дела — появляются те самые объятия. Потому что люди понимают, что, несмотря на спор сторонников рынка и социалистов, у нас на ценностном уровне есть очень похожие вещи. Мы хотим, чтобы люди более свободно выбирали свое будущее, мы хотим, чтобы люди жили счастливо.

— Что у вас сейчас с «Вышкой», какие планы на нее после случившегося? И что для вас значит диплом «Вышки» теперь?

— Во-первых, само по себе получение диплома, с моей точки зрения, абсолютно не важно. Сам по себе диплом не важен.

— Конкретно ваш или абстрактный?

— Абстрактный, он не играет никакой роли. В моем случае, во-первых, я хочу довести дело до конца и закончить обучение в департаменте политологии. Во-вторых, я хочу, доучившись, показать свою близость к комьюнити студенческому, свою приверженность ему. То, что я с ним до конца. И это, наверное, главные причины.

«Вышка» проходит сейчас через очередной сложный процесс самоидентификации, через осознание очень близкой для университета фразы «Не любой ценой». Эту фразу я сейчас произношу с глубоко утилитаристской позиции. Если мы будем пытаться защитить то, что у нас за спиной стоит, двигаясь шажками назад, то в какой-то момент мы можем посмотреть, а там уже ничего нет — нечего защищать.

— Какой вывод из  произошедшего с вами вы делаете сейчас?

Я думаю, что здесь не надо раскрывать никаких особых секретов. Всем в принципе понятно, к слову, в своем последнем видеоролике перед арестом я примерно об этом и размышлял. Происходящее летом в Москве — обычная аппаратная игра, попытка одних групп надавить на другие. И мы, когда начинаем размышлять о ситуации в России на языке телеграм-каналов, совсем забываем о том, что так быть не должно. Мы живем в этой стране и она вообще-то нам принадлежит, а все эти чиновники и силовики на наши деньги работают. Я против этого как раз борюсь: чтобы наши судьбы, как бы пафосно это ни звучало, не были разменной монетой в аппаратных играх. Я хочу, ну уж простите, чтобы их судьбы — чиновников и силовиков — были разменной монетой в нашем понимании, кто эффективно нам помогает, а кто нет.

— Можно ли сказать, что в конечном счете борьба идет за то, чтобы никто не оказался на вашем месте?

— Да, именно так. Я не хочу, чтобы кто-то почувствовал себя на том месте, где я был. 

Текст подготовлен «Новой газетой» совместно со студенческим проектом DOXA.