«У нас своя „Сеть“ — родительская». Как система меняет родственников арестованных

«Делу Сети» почти два года. Один из его фигурантов Юлий Бояршинов, по версии следствия — участник террористической организации, которая планировала вооруженный захват власти в России. Анархист и антифашист Бояршинов долгое время находился в СИЗО Горелово, где его били и унижали сокамерники, выбивая признательные показания. Несколько других фигурантов заявили о пытках электрошокером. Отец Юлия — Николай Бояршинов, с момента обыска и ареста сына вот уже полтора года выходит в одиночные пикеты на Невский проспект, чтобы рассказать о сфабрикованном деле. Мы поговорили с Николаем Николаевичем о том, как изменилась его жизнь за это время, и что он думает о доказательствах следствия.

 — Каждую пятницу вы выходите на Невский проспект и стоите в пикете. Зачем?

— Уже полтора года Юлик в изоляторе. Я не ожидал, что следствие будет идти так долго, я думал, максимум через три месяца все выяснится. Просто не верил, что выдержу больше, чем три месяца. В какой-то момент я принял, что сейчас сына нет рядом. Это данность, а у меня сейчас другая жизнь. Раньше Юлик мне всегда помогал, а сейчас я должен ему помогать. И после этого мне стало немного легче, я начал искать все варианты, что я могу сделать для сына. Эти пикеты ему хоть немного помогают, я распространяю информацию о деле. И мне помогло, потому что первые недели и месяцы я каждую секунду только об этом аресте думал. Поначалу я сомневался, стоит пикет того или нет, потому что эффект от него — микроскопическая капелька. С другой стороны, нет таких вариантов, чтобы я что-то сделал и всех выпустили. Я стараюсь участвовать и в других акциях, митингах, не только по теме «Сети». Но решил, что всегда, каждую пятницу, буду выходить в пикет и рассказывать и о своем сыне и об остальных ребятах.

 — Как менялась реакция людей за эти полтора года?

 — Сначала я часто слышал фразу: «Людей просто так не арестовывают». Но спустя полгода слышу ее все реже. В последнее время много людей, которые, с одной стороны, не хотят ничего знать, с другой — уже все понимают. Теперь уже невозможно ничего не знать, это надо захотеть жить в неведении. От этого неизбежного знания у них какая-то озлобленность. Недавно женщина взывала к моей совести: «Ну что же вы прямо на Невском стоите, ну как вам не стыдно?». Прошлым летом другая женщина кричала мне: «Чемпионат мира! Прекратите уже, у людей праздник». Но в целом, подавляющая часть людей реагирует иначе. Кто-то узнает меня, есть те, кто поддерживает. Но, в основном, это поток туристов. Рассказывают мне, какие в других регионах репрессии. И я им даю все информацию, подсказываю, где прочесть о «Деле Сети».

 — В первые месяцы после ареста, что было самым сложным?

 — Я когда спустя время вспоминал, как Юлика увезли, то перед глазами просто чернота вставала. Я потом понял, что это от того, что я искал ответ на вопрос: «Почему это случилось с моим сыном? Какая мотивация у людей, которые это делают?».

Я никак не мог понять, ради чего они ломают парням жизни. Если за это есть награда, то она должна быть какая-то безумно ценная. Потом я понял, что никакая человеческая логика здесь не работает.

Это какие-то совсем другие люди, бесполезно пытаться понять их мотивы. И я переключился на то, как могу помочь Юлику. Сначала важно было, чтобы прекратились пытки, потом мы за условия содержания сына переживали. Дальше пошла огласка и стало гораздо лучше — спокойнее, что их хотя бы в живых оставят, потому что не было такой уверенности.

 — Юлий написал открытое письмо об условиях содержания. Вы знали о том, как он выживает в Горелово?

—  Он, конечно, в письмах обо всем этом не писал, там тройная цензура. Их сначала сокамерники, «актив» читают, потом начальство, потом цензоры. Никакое заявление невозможно передать на волю. Все четко отлажено, чтобы никакая информация не выходила. Удивительно, что о многом я, не зная напрямую, догадывался. Я писал письма Москальковой и, в общем-то, не зная тогда всех фактов, я очень правильно все изложил, как будто все уже знал. Он не глупый парень и часто в письмах намекал. Например, он пишет: «Здесь такой хороший врач стоматолог! Я не ожидал, что ко мне такую заботу проявят, мне поставили пломбы вылетевшие». И я тут же понимаю, что пломбы вылетели не просто так, очевидно. Когда он вырвался из Горелово в этап, он, зная, что еще остается в системе ФСИН и ему могут отомстить очень серьезно за это, тем не менее, описал, как устроена эта схема, что начальству не страшно, если время от времени из СИЗО Горелово выносят трупы, главное, чтобы никакая информация не вышла. О том, как они умеют встречать ОНК и уполномоченных по правам человека, как из людей выбивают признательные показания. Они обучены избивать, не оставляя следов. Он все расписал на 12-ти листах, видимо, очень этого момента ждал.

 — Одного Юлия не пытали электрошокером при задержании. Почему?

 — У Юлика ситуация была непростая — официально он был задержан полицией, хотя к нему сразу же стали приходить люди из ФСБ. Следствие велось именно ФСБшниками, но формально это долгое время было обычное дело о хранении дымного пороха. Здоровье у него не очень хорошее, его после обыска повезли к медикам, и видимо, выяснили, что пытки током его убьют. Тогда выбрали другой способ давления — пресс-хата в Горелово. Люди, которые его избивали, знали информацию о пензенском деле, которой владели только сотрудники ФСБ. Когда Виктор Филинков заявил о пытках, то и его и других ребят пытать перестали. А для Юлика ничего не изменилось — его продолжали день за днем, месяц за месяцем, избивать, выбивать нужные показания. А он все равно шел по 51-й статье.

Юлий Бояршинов в Красносельском городском суде, 2018 год. Фото: Давид Френкель / Коммерсантъ

 — Пытались ли помочь сыну?

 — Я обращался к руководителям ФСИН в Петербурге, они мне рассказывали в ответ сказки, как чудесно в Горелово, как там хорошо кормят. Для них врать — как дышать. После каждой моей жалобы начальству ему доставалось. В принципе, я и об этом догадывался, но понимал — совсем ничего не делать невозможно. Мы чувствовали, что в Горелово его мучают и пытались его хотя бы в другую камеру перевести. Мы сходили к начальству и сказали, что он некурящий, а больше ста человек в камере курят. Они тут же прореагировали на это — дали указание «активу» Юлика прессовать, чтобы он сфотографировался с сигаретой. На протяжении двух часов они мучали его, испортили две пачки сигарет, хотя это валюта в тюрьме. От него не требовали курить, нужно было взять в руку сигарету и сфотографироваться. Он отказывался участвовать даже в таком, казалось бы, пустяке. Только когда ему стали угрожать, что изнасилуют под камеру, и он не выживет в колонии после этого, он согласился сфотографироваться.

 — Замечали ли вы, что Юлика избивают, когда видели сына на судах по мере пресечения?

 — Суды по мере пресечения были закрытыми, я видел только, как его быстро проводили мимо по коридору. Один раз увидел огромную гематому у сына на затылке. Но на судах мне не позволяли к нему приближаться, это было очень тяжело. Сын всегда был рядом, и вдруг его нет. И раз в два месяца его лишь проводят мимо, а хочется хотя бы прикоснуться, чтобы почувствовать, что он реальный, он есть. После одного из таких мучительных судов я вспомнил, что Юлик придумал такую штуку — руки из воска отливать. Он тогда в школе учился в старших классах. Я поехал на дачу и нашел там эту отлитую руку. У меня тогда терялась уверенность, что он есть, живой и тут вдруг беру руку и вижу, как его кожа отпечаталась, со всей фактурой. Я смотрю на нее, а пальцы так похожи, оказывается, на мои. Чувство было очень сильное, непростое.

 — Как прошло ваше первое свидание с сыном?

—  Первое свидание у нас случилось через пять месяцев, потому что до этого нам никак не давали встретиться, устраивали волокиту. Да, пусть через стекло, но я увидел сына, я с ним разговаривал. После этого я неделю просто летал. Об условиях содержания там, конечно, напрямую ничего рассказать невозможно, все общение под наблюдением. Но мы друг друга очень хорошо понимаем, все, что недосказано.

 — Смогли ли помочь Юлию члены ОНК?

 — Когда Юлик был в Горелово, члены тогдашнего ОНК Катя Косаревская и Яна Теплицкая не могли его посещать, потому что это не Петербург, а Ленобласть. Но когда перевели его в СИЗО-3 на Шпалерной, я был абсолютно спокоен. Теперь я знал, что если с сыном что-то случится, они прорвутся к нему обязательно. К сожалению, их поэтому и не включили в новую наблюдательную комиссию. Они очень много сделали для того, чтобы предать огласке пытки, и система ФСИН этого не простила. Очень смелые девушки.

 — Как вы оцениваете доказательства, представленные следствием на суде?

 — Мы были уверены, что ребята невиновны, но следователь говорил — вы не знаете, какие доказательства у нас есть, у нас фактов много. Но не озвучивал их, прикрываясь тайной следствия. А на суде стало очевидно, что нет никаких серьезных обвинений. Стали оглашать все эти факты, мы от души смеялись иногда — ребята ходили в походы, на лекции и концерты, мой сын посещал легально открытый и официально разрешенный военно-спортивный клуб. Нет ничего хотя бы мало-мальски незаконного. Долгие перечисления, какие плакаты весели в доме жены Виктора Филинкова, с которой они тогда даже не были вместе.

Во всех этих пухлых томах, которыми нас так пугали, вообще ничего нет. Обвинитель долго роется в них, сосредоточенно ищет, но находит очередной плакат или лекцию.

В Пензе оружие подкинули, готовились, видно, более тщательно. Хотя, конечно же, очевидно, что оружие под диваном хранить… Абсурд! Приходит человек домой и швыряет оружие под диван? На этом оружии, оказалось, даже нет отпечатков пальцев. Но это в Пензе, а в Питере фигурантов вообще обвиняют только в тренировках спортивных.

 — Юлий признал свою вину, почему?

 — Юлику пришлось признать вину, но он никого не оговаривал. Судебное заседание, я думаю, потому и сделали открытым, что он пошел на признание, аккредитовали журналистов. Но когда он озвучил на суде, в чем именно он признается, это было для всех шоком. Я подумал, что если он как-то признает свою вину, то он будет говорить, что существует преступная «Сеть». Но нет. Он признался в том, что посещал военно-спортивный клуб, легальный и открытый. Он прошел там курс самообороны — это самое страшное его признание. Признался еще, что были выезды на природу, тренировки. Никакого оружия у ребят не было, с какими-то макетами тренировались. Нас все пугали каким-то «сводом», но Юлик сказал, что с этим документом он ознакомился впервые только на следствии в ФСБ. Сразу понятно, где и кем этот «свод» был сделан. Он с сутью зачитанного документа не согласился и публично подчеркнул, что к идее терроризма он относится отрицательно. Юлик не стал сотрудничать со следствием и оговаривать других ребят. Он взял на себя какую-то вину, но по факту оказалось, что в этом нет ничего незаконного. Теоретически это могло бы помочь ему получить меньший срок, но ему не дали особый порядок.

 — На суде Филинкову и Бояршинову удалось рассказать о пытках во время фотоскопической экспертизы для диагностики голоса.

— Я этого совершенно не ожидал. Потому что каждый раз, когда Витя начинал говорить про пытки, судья всегда обрывал и говорил — это к делу не относится. Все, конечно, возмущались — как это не относится, если все дело на этом построено? Адвокат Филинкова Виталий Черкасов заказал эту экспертизу. В суде он настоял, что запись допроса ФСБ очень плохая, ничего не понятно, не слышно, ребята ли говорят и что именно. В результате впервые Витя и Юлик сказали о пытках сами, публично. Говорить можно было все, что угодно, в течение примерно семи минут каждый. Главное — записать голос человека. Нельзя перебивать. И Витя рассказал, как его пытали током. И хотя я до этого уже все знал, меня впечатлила эта публичность, возможность открыто говорить о пытках на суде. Никогда не думал, что буду воспринимать это более спокойно, но я уже столько знал и слышал. Временами тяжело было. Юлика самого электрошоком не пытали, он рассказал, как пытали его друга, свидетеля Илью Капустина. А в конце сказал, что больше всего ему жаль потраченного в СИЗО времени — столько хорошего и полезного он мог бы сделать…

Николай Бояршинов с одиночным пикетом в поддержку сына. Фото: antifa. fm

 — Дело в Петербурге по существу уже рассмотрено, но решение затягивают. Как вы думаете, почему?

 — Перенесли сначала на август, потом на сентябрь, сейчас ноябрь, а решения суда все еще нет. Они постоянно делают перерывы и у меня впечатление, что суд сам избегает выносить решение по этому делу, потому что видно, насколько оно абсурдно, сфабриковано и жестоко. Сейчас я думаю, они просто решили ждать, что решат в Пензе и по этому прецеденту выносить решение, хотя эти дела формально разделили. В Пензе тоже ничего не срастается в суде, все больше вскрывается нарушений со стороны следствия.

Председатель суда по нашему делу в Петербурге порой производит впечатление человека адекватного. Явно, что ему самому уже становится противно от этого бреда, который несет прокурор.

Он ее прерывает и хватается за голову, смеется над ней. И при всем при этом судья, который абсурда и ужаса происходящего уже выносить не может, назначит тот срок, который ему скажут. Система вся понятна и предсказуема. А проблема в том, что если ребят оправдать, значит нужно наказать тех, кто сфабриковал это дело и пытал людей. Людей пытали сотрудники ФСБ. И, к сожалению, я никогда не слышал, чтобы сотрудников ФСБ в России наказывали.

 — Какие впечатления у вас от Виктора Филинкова?

—  Витя и Юлик познакомились уже в рамках дела «Сети», они никогда раньше не общались, поэтому и я его не знал. Теперь их вместе судят, они сидят в одной клетке на судах и подружились. Витя удивительный парень — добрый, смелый, сохраняет чувство юмора даже в его страшной ситуации, после жестоких истязаний. Он нашел в себе мужество первым сообщить о пытках. Для нашей выставки работ он прислал свои рисунки, все они с юмором, позитивные, искренние. Несмотря на то, что его пытали, и здоровье у него сильно пошатнулось, он объявил голодовку в знак солидарности с другими политзаключенными. Смелый парень.

 — Почему на ваш взгляд против ребят завели дело о терроризме?

 — Я поначалу все время думал, как же мой сын, такой приличный, честный человек, попал в такую ситуацию. Но стал узнавать про других ребят и поразился — они все прекрасные люди. Занимаются тем, что улучшают жизнь вокруг себя. Они зоозащитники, экоактивисты, веганы, помогают приютам, бездомным, занимаются творчеством, организуют гуманитарные программы. Это то, что можно назвать доброй силой. Они не революционеры в привычном смысле, у них на уме нет баррикад. Они хотят вокруг себя жизнь разгрести и сделать хорошо. Неслучайно, что их всех связали в одну «Сеть». Власти видят в таких людях угрозу, даже если у них нет цели свергнуть власть и поменять систему.

Для совершенно аморальной системы человек с моралью уже представляет угрозу.

Несмотря на пытки, они не сломались и по переписке поддерживают своих родных и друзей, пишут стихи, творят. Не знаю, что было бы с нами, родственниками, если бы мы видели, что они сломались.

 — Творчество фигурантов «Дела Сети» переросло в выставку «Солидарность», которую вы организовали. Как родилась идея?

 — Ребята сами творческие — пишут стихи, рисуют. Но им нельзя в заключении иметь краски. Цвета карандашей разрешены только самые депрессивные — черный, серый. Они, тем не менее, смогли нарисовать то, что захотелось, сделать коллажи, написать пронзительные письма. Все это вошло в экспозицию. В процессе работы выставка трансформировалась и включила работы не только фигурантов «Дела Сети», но и неравнодушных художников со всего мира, которые рисовали на тему анархизма и тюрьмы. Главной идеей стала солидарность, поэтому выставку мы так и назвали. Мы показали ее на нескольких площадках в Петербурге и скоро поедем в Москву. Люди, которые приходят на выставку и не знают, за что судят ребят, могут практически познакомится с ними лично. Увидеть почерк, прочесть письма и стихи, прочувствовать, о чем думают эти люди в застенках, проникнуться рисунками. Для людей это очень важно, они настраиваются иначе к ребятам, у них меньше сомнений в невиновности. А для нас это еще одна возможность напомнить о них. Ведь сейчас так много других страшных арестов, что «Сеть» забывается.

 — В вашей семье пополнение, Юлий женился. Вам удалось побывать на свадьбе?

—  Да, и это большая радость. Яна — шеф-редактор питерского «ОВД-инфо» и в последнее время у нее много работы, сплошные аресты в стране. Они очень давно знакомы, были друзьями, встречались, но никогда не хотели отчитываться перед государством, оформлять законно. Но теперь у них больше возможностей для свиданий. Печальная сторона в том, что нас с женой как свидетелей не впустили — сказали, что свидетели не нужны, их там полно. Невеста пришла в СИЗО вместе с человеком из загса. До этого она оформляла все бумаги, а это такая рутина и многие говорили, что все затянется и она не успеет до оглашения приговора. А если так, то все придется переделывать. Но она не сдалась и все оформила. Единственная поблажка для ребят после росписи — им дали пообниматься в окружении охранников.

 — Сильно ли вы изменились за эти полтора года?

 — Самым сложным было принять этот абсурд, я отказывался верить. Не могло этого с сыном моим произойти. Осознать я не мог, но пока я не принял этого, пока не сказал себе, что началась другая жизнь… Я стал ходить на митинги, каждую неделю я стою в пикете. Раньше я на протестные акции не ходил. Да, я понимал, что многое в нашей стране ненормально, был очень со многими решениями власти не согласен, но все же вел себя как человек аполитичный. Сейчас, конечно, все совершенно изменилось. Обязательно надо высказывать свою точку зрения, пояснять, почему плохо то, что в стране происходит. Главное для меня сейчас — бороться за ребят, потому что они продолжают оставаться в заключении. После судов эта борьба, скорее всего, не закончится, придется и дальше делать все, что в моих силах. Другие родители тоже сделают все, что смогут, мы все будем бороться до конца, сколько бы времени это ни заняло. У нас своя «Сеть» — родительская. И мы не боимся никаких обвинений.

Юлия Шалгалиева