Сумка для зэка
Как мы с папой арестанта Константина Котова пытались сдать в СИЗО «Матросская Тишина» специально пошитую для этапа сумку
Cумку не взяли, сначала придравшись к лямкам, потом, когда проблема с лямками решилась, — нам удалось доказать, что, несмотря на лямки, это все-таки сумка, а не рюкзак, а почему нельзя рюкзак, осталось глубинной тайной ФСИНа, — так вот, после лямок завелся на полную катушку вредный приемщик, полноватый и приземистый Гена в круглой, как у медсестры, шапочке.
— Я не приму. Не приму — и все. Меня уволят, если приму, — говорил Гена другим приемщицам, более сердобольным и менее трусливым.
— Да ну, че ты, — отвечал кто-то из женщин, — да ладно те, жалко парня-то!
— Не приму, — продолжал капризничать и трусить Гена.
— Гена, — вступила и я в хор защитников Кости, — Гена, не будь крокодилом, будь человеком!
— Нет, не буду! И вообще, — выкатил он основной аргумент, — вы на цвет сумки этой посмотрите — это ж камуфляж! А камуфляж нельзя!
— Ой, да, — прямо горестно всплеснула руками приемщица Наталья Петровна, опытный сотрудник с многолетним стажем. — И правда, камуфляж — это все. Это даже если мы пропустим, потом не выпустят на этап.
— Какой это камуфляж, — загудел Костин папа. — Это специальная сумка охотника, видите, у нее непромокаемое дно, чтобы по болотам охотник мог с собой таскать. И цвет у нее специально для охоты, рисунок совсем другой!
Кто-то из сочувствующих стал звонить более высоким чинам,
до нас доносилось: нет, не рюкзак, сумка-сумка, ну, как камуфляж, но не совсем…
— Ну возьмите, Косте удобно будет нести, он же не амбал какой-нибудь, — стала упрашивать я.
— Нет-нет, — покачала головой Наталья Петровна, — вот я звонила, не берут камуфляж.
И вздохнула сочувственно.
Ладно, Алексанниколаич, — сказала я. — Сумку не передали, значит, вес ее, целых кило двести, можно использовать для чего-то другого, у нас совсем ведь мало веса осталось, кило триста всего.
И тут раздается звонок мне на мобильный.
— Виктория Марковна? — спрашивает женский голос.
— Да.
— Это вас беспокоит СИЗО номер один.
— Как это? Я ж вот сейчас прямо в СИЗО номер один и нахожусь, воюю тут за Костю Котова.
— А вы, — продолжает женский голос, — приходили к нам позавчера на прием, заявление оставляли, и я обещала вам перезвонить…
— Ах, — отвечаю я радостно. — Анисья, это вы?
— Вы помните мое имя? — удивляются на другом конце линии.
Ну вот можно ли забыть собеседницу, которую зовут Анисья? Да еще и из следственного изолятора.
— Конечно, помню. Я же говорила вам, что вы вторая Анисья в моей жизни.
Съемка: Влад Докшин, монтаж: Глеб Лиманский / «Новая газета»
Я действительно приходила на прием к замначальника, который был на каком-то совещании, а вместо него принимали два невероятно любезных сотрудника, одного звали Денис Евгеньевич, он был молод, свеж и окончил академию ФСИН во Владимире, выпустился юристом, а другого, вернее, другую — Анисья, она вела карточку учета посетителя, то есть меня.
— Ваше заявление рассмотрено, — говорит Анисья. — И получен положительный ответ. Вы можете передать Константину Котову сухие вегетарианские пайки заводского изготовления весом до трех килограммов, когда он поедет на этап.
А пайки такие нашел Костин папа, пытающийся максимально облегчить Костино путешествие в неведомое, устроенное судьей Мининым и прокурором Мыцем.
— Спасибо, спасибо! Ура! Любез-нейшая Анисья, наша с папой благодарность вам за сообщение.
И мы с папой чуть не в пляс пускаемся от радости…
В общем, вот идет этот типично русский карнавал, из-за которого так странно притягательна жизнь в России, когда внезапно среди жестокой, античеловечной системы встречаешь обычные, нормальные человеческие проявления.
В любой другой ситуации ты бы и особого внимания на это не обратил, а тут мельчайшее гомеопатическое разведение человеческого кажется тебе даром волхвов.
Чем-то вроде маленького деревца, пробившегося невероятным образом сквозь совершенно гладкую и тупую бетонную стену.
Я понимаю, что все это на грани идиотизма: поиски каких-то спецвегетарианских сухпайков, охотничьих сумок с лямками и без камуфляжа — для отправки в колонию человека, который ни в чем не виноват, и все вокруг знают, что он не виноват, но никто ничего не может поделать, и при этом эти все служат системе, посадившей невиновного, и не видят в этом никаких противоречий, а жирное и богатое государство никак не может обеспечить своих заключенных нормальной человеческой едой и нормальной человеческой доставкой к месту отбытия наказания — в Костином случае наказания неизвестно за что.
А русский макаберный карнавал несется дальше, не останавливаясь, из века и век.
В конце концов, не желая совсем сдаваться, мы с папой решаем, что нужно пойти к начальнику на прием, на этот раз папе самому, показать эту чертову сумку, и пусть начальник увидит, что это не камуфляж, и разрешит своей начальниковой властью Косте тащить свои вещи в охотничьей сумке с непромокаемым дном, специально сшитой по заказу Костиного папы в ателье для охотников.
И папа идет. Но начальника опять нет, а есть заместитель, подполковник, который любезен и светел, вежлив и добр. И говорит он папе так:
— Это не камуфляж, я вижу. Но это — пиксельная ткань.
И так он это говорит со значением, ПИКСЕЛЬНАЯ ТКАНЬ, и папа мне пересказывает тоже со значением, ПИКСЕЛЬНАЯ ТКАНЬ, — что я не отваживаюсь спросить, что это такое вообще — ПИКСЕЛЬНАЯ ТКАНЬ, просто понимаю, что все знают про пиксельную, и всё, а я — глупая дура. А заместитель рассуждает, что можно, конечно, сверху эту пиксельную обшить тканью, и внезапно приходит вот к какому аргументу:
— Понимаете, — говорит замначальника папе Кости Котова, — ну, допустим, я даже и разрешу, и пропустим мы эту сумку! Но дальше-то что? Дальше-то на каком-то из этапов кто-нибудь обязательно скажет, что нельзя, изымут ее, сумку вашу, и не в чем гражданину Котову будет нести свое имущество!
И папа принимает этот аргумент и сворачивает сумку. Потом, через несколько дней, он идет на прием уже к настоящему начальнику, долго беседует с ним и в конце концов получает разрешение на средних размеров скромный рюкзак, который велено принести прямо перед этапом.
А я опять думаю, что сначала сумку было нельзя из-за лямок, потом из-за камуфляжа, а потом из-за пиксельности, и не означает ли это, не дай бог, что на самом деле нет никакой точной и четкой инструкции на этот счет вообще? Пугаюсь, конечно, своих мыслей, ибо не может быть ни в жизнь, чтобы в моей стране, где есть приказ на все, не было бы подробной инструкции про сумку, в которой зэк имеет право тащить свои вещи в лагерь.
Потом, правда, вспоминаю, что в каждом следственном изоляторе страны вывешен свой, а не общий для всей системы исполнения наказаний список разрешенных и запрещенных продуктов, от чего совсем мутится сознание бедных родственников и волонтеров, ничем перед государством не провинившихся, а, наоборот, в помощь государству пытающихся зэков подкормить и приодеть. Да вот даже в Москве в одном СИЗО рыбу можно, в другом нельзя, в одном помидоры, огурцы и бананы берут, в другом – который в ста метрах от первого – ни под каким видом, здесь сигареты велят дома вытаскивать из пачек и складывать в целлофановые мешочки, а тут принимают только магазинные упаковки, ну и так далее. И почти каждый поход с передачей в СИЗО превращается в интереснейшую импровизацию с неопределенным исходом и многими неизвестными…
Мы не сдаемся. Мы знаем, что Костя победит и выйдет на свободу.
Одно непонятно — что делать с яростным русским карнавалом?
Есть в нем какая-то неимоверная притягательность, сила, страсть и жизнь…
Без карнавала этого нам всем совсем худо было бы.
Виктория Ивлева
