«Я хотел попасть в место пожестче, но в Сегеже совсем распоясались»

Ильдар Дадин вышел из колонии в четыре часа дня в воскресенье. Никто этого не ожидал, но начальник колонии (как и пообещал) позвонил жене активиста Анастасии Зотовой на мобильный и сообщил: «Процедура освобождения начата». Выяснилось, что машина «Спецсвязь экспресс» доставила постановление об освобождении Дадина еще утром, но, как нам рассказали местные журналисты, Дадину предложили помыться перед выходом, потом пообедать, поэтому все затянулось.

Журналисты, жена и сестра ждали активиста под стенами колонии почти четыре дня. За это время мы успели обойти весь Рубцовск, который оказался славен не только четырьмя колониями. На улице Дзержинского обнаружился кованый конь в пальто, восседающий на скамейке. Неподалеку от колонии — бывший Алтайский тракторный завод, процветавший в советские годы, а ныне почти полностью разрушенный. Завод — как мертвый город: раньше здесь работало около тридцати тысяч человек, теперь лишь местные пацаны лазают по корпусам цехов с обрушенными стенами.

Греться, дежуря у колонии, журналисты и родственники ездили в новый торгово-развлекательный центр «Радуга» в одном из бывших цехов того самого тракторного завода.

…В сопровождении четырех сотрудников колонии в форме и одного в штатском Дадин шел к шлагбауму. В руках — две больших ашановских сумки, какие-то пакеты, рюкзак на спине. Никто не сказал Ильдару, что его кто-то ждет. Толпу журналистов он увидеть не ожидал.

Повисла растерянность: Настя Зотова не знала, за что хвататься, тут же надела на Ильдара куртку, которую привезли из Москвы. Ильдар долго обнимал сестру Лилю.

Журналисты выставили камеры, кто-то вышел в прямой эфир. Ильдар сразу спросил, нет ли здесь «России» и «Лайфа».

По выходе из колонии Дадину выдали: 6400 рублей на билет до места регистрации, 850 рублей компенсации, три набора сухого пайка производства города Болотное.

Двадцать минут экспресс-интервью: Дадин благодарит честных людей и гражданское общество, обещает продолжить борьбу с бандитами и с начальником ИК-7 в Карелии. Потом Настя буквально тащит его в машину от журналистов, и они уезжают в Барнаул. По пути они останавливаются, чтобы сделать фотографию с листочками А4 в руках — «Немцов жив» и «Борись». Зотова сразу загружает ее в фейсбук.

В пути пять часов, но Дадин обещает сразу по приезде дать интервью.

В Барнауле

Дежурного администратора барнаульского мини-отеля, женщину лет пятидесяти, предупредили, что в номер должны прийти журналисты. Она просит: «Только потише, в соседних номерах семьи с детьми».

Дадин успел переодеться: бирюзовый джемпер, широкие бежевые штаны, резиновые шлепанцы, надетые на носки. Журналисты немецкого телевидения выставляют свет, в небольшом помещении быстро становится душно. Ильдару вешают сразу несколько микрофонов на петличках.

Часов девять назад он еще был в колонии и теперь рвется в бой. Камеры пока не включены, но он уже начал говорить. Сразу — о письме, которое через жену передал из карельской колонии № 7 в СМИ и которое наделало столько шума.

— Я честно скажу, Коссиев (Сергей Коссиев — начальник ИК-7 в Карелии, которого Дадин обвиняет в пытках. — Ред.) не угрожал меня убить. Он мне сказал: попробуешь пожаловаться, мы тебя здесь же закопаем за забором. Я прибавил это слово — «убить» — чтобы больший резонанс был, чтобы спасти свою шкуру. Если из-за этого меня дальше не будут слушать — я заслужил.

Ильдар садится на стул перед журналистами. Вопросы никак не направляют ход его рассказа, он движется в течении собственных мыслей, говорит о том, что у него наболело, перескакивает с темы на тему. В какой-то момент это становится просто его монолог — нужно выговориться.

Для Дадина все самое главное, случившееся с ним за решеткой, сосредоточилось в нескольких сентябрьских днях прошлого года, когда его доставили в карельскую колонию:

— Я был уверен, что моей поддержки будет достаточно для иммунитета от прямых избиений и пыток. Я даже отчасти разумом хотел попасть куда-то в жесткое место. Так как я собираюсь менять жизнь в России — я должен побывать в самых проблемных местах. Но в ИК-7 совсем расплясались.

Уже полночь в Барнауле, но для Дадина, кажется, времени не существует. Как он сказал нам, когда вышел: в колонии не знаешь, который час, только предполагаешь. Там время отмечают по бытовым ритуалам — поверка, завтрак, обед…

Он рассказывает, как в Сегеже приняли его и как поняли — он не рядовой зэк, к каким здесь все привыкли.

Ильдар гордо рассказывает, как цитировал сотрудникам колонии законы и как за это получал.

— Я не помню, когда сказали, что «Мы тебя петухом сделаем»: утром или вечером в первый день. Весь день были оскорбления: «Тебя здесь …», «в рот нассут». Но я вел себя достаточно развязно: велели поставить руки на стену — я знал, что это не прописано в ПВР или УИК, поэтому отказывался. Я их требования не выполнял в соответствии с 24 статьей Конституции.

Иногда посреди фразы Дадин начинает заикаться, у него дергается уголок губы и щека. Тик. Мне он объяснил, когда это началось: «Чтобы занять мозг, я разучивал внутренний распорядок ШИЗО на стенах. Видел, что правила противоречат Конституции, что они фашистские. Пытался учить, но внутри было возмущение: это же узаконенные пытки! Покалывания в области сердца начались, это развилось в припадок, потом тик». Тик начинается, когда он говорит о том, что его особенно волнует.

— На второй день в ИК-2 подвесили на наручниках, сняли трусы и пообещали, что уже послали за заключенным, который меня «опустит». С голой попой, грубо говоря, висел. Я предполагал, что в данных учреждениях могут подвергнуть изнасилованию. Если это и произойдет, то со стороны заключенных… — как-то буднично произносит Ильдар.

Дадин читал много книг про репрессии, чего-то насмотрелся в кино. Он с серьезным видом говорит: когда его подвесили в наручниках, на второй минуте он вспомнил книгу «1984» Оруэлла и думал, как себя дальше вести.

— Я подумал, смогу ли я терпеть дальше или скажу: мать мою лучше пытайте или Настю? Мне кажется, я в ту минуту даже для себя второе бы выбрал. Но страшнее всего было то, что Настя не будет уважать. Я не понимал, как она сможет жить с человеком, который сам себя не уважает, сломленный, ничтожество!

А на следующий день, когда на голову надели мешок, Дадин вспомнил «фильмы с участием Мэла Гибсона или под его режиссурой».

— Вспоминал фильм, где отцу перерезали при сыне горло. Помню, как отец вел себя достойно! Я тоже думал: не дать страху сломать меня!

В какой-то момент, похоже, реальность и художественный вымысел для Ильдара переплелись. На все у него находится объяснение. От врача, который из Москвы специально приехал, провести обследование, он отказался: испугался, что «электроды и сигналы» могут иметь последствия для сердца, а сотрудники колонии «могут это под несчастный случай подвести, с сердцем что-то сделать». Ильдар признается, что первые дни в ИК-7 думал о суициде, но никому не говорил: «Думал, тогда не перестанут бить, а потом спишут на самоубийство».

Видно, что он ждал этого разговора. И дело даже не в том, что вокруг него собрались журналисты. На диване сидит водитель Жека, который 4 дня возил нас по Рубцовску, а потом довез Настю и Ильдара до Барнаула, — как благодарный зритель. Ильдару важно — его впервые за долгое время слушают.

Видно, что Ильдар вымотан, но он готов говорить и говорить. Наконец, Настя Зотова, одетая по-домашнему, в пижамных штанах и футболке, встает и руководящим тоном говорит:

— Так, перерыв! Давайте отдохнем.

Она открывает балконную дверь, обнимает Ильдара за плечи, пересаживает его на диван: «А то еще продует тебя».

— А давайте продегустируем сухпаек? — предлагает Зотова. В коробке на сутки зэку выдаются: галеты, четыре упаковки консервов (две по 250 граммов, две — по 100 граммов), сахар и чай.

Настя откупорила, кажется, «консервы мясные фаршевые» и возмутилась:

— Этим реально кормят? Этим говнищем? Я попробовала, какой ужас! Ты правда этим питался? — причитает она.

Ильдар истосковался по людям и вниманию, даже во время «паузы» он продолжает рассказывать про свою судьбу за решеткой.

— Что это за история про драку с сокамерником?

— О-о-о, драка с сокамерником! — с предвкушением нового рассказа тянет Дадин.

Четвертый час утра. Пытаюсь как-то поговорить о приземленном, бытовом, спрашиваю, как всех ребят, которые выходили по «болотке»: что он первое сделает, когда вернется домой. Мне отвечали: пойду в баньку, поем домашней еды, встречусь со старыми друзьями…

— Буду слушаться ее, — Ильдар обнимает Настю. — И буду отдыхать… — И тут же одергивает себя. — Но знаю точно: если нарушу слово и через полгода не вернусь к активной борьбе, значит, я не человек, не буду себя уважать.

А Настя хочет медовый месяц на Гоа.

Источник — «Новая газета», автор — Екатерина Фомина