Ильдар Дадин: обо всем сразу после освобождения

Они поначалу все это терпели. Оскорбляли, но никто меня не бил. И только вечером, когда я смог на вечернем ужине заявить о сухой голодовке, практически через пять минут меня ведут в кабинет начальника (ИК-7 УФСИН по Республике Карелия — Дождь) , который находился от моей четырнадцатой камеры в метрах пятнадцати. Там сидит начальник Косиев (Сергей Косиев — начальник ИК-7), проходит буквально несколько мгновений, он смотрит на меня, за столом сидит, подскакивает ко мне и начинает меня выталкивать. Одновременно с ним ему начинают помогать несколько сотрудников, которые там находились.

Я запомнил удар ногой, замах в мою сторону, я его инстинктивно пытался отбить. На меня посыпались удары других людей. Не все 12 человек, наверное, а там минимум трое — это сто процентов, а так пять или шесть могли одновременно могли участвовать, наносить удары. После чего я инстинктивно, чтобы закрыться и уменьшить площадь поражения, так сказать, приседал. Как только я приседал, я замечал, что если голова моя опускалась близко к земле, практически сразу прекращались избиения. То есть они опасались, как я понимаю, бить по голове, чтобы были какие-то явные следы избиения на голове.

Тогда уже они потащили меня в мою камеру, подвели к унитазу, пять или шесть человек держат меня, переворачивают, наносят удары, как я понимаю, расслабляющие, видимо, чтобы я не сопротивлялся. По корпусу, по ногам. Я какое-то время сопротивляюсь, но потом они все-таки преодолевают сопротивление, опускают в унитаз, включают воду, там спуск не такой как в бачок, а просто открывают воду из крана и она течет.

Я чувствовал, когда подвергался этим пыткам, с подвешиванием за наручники, когда в самом начале была дикая боль в запястьях и одновременно когда начали поднимать так, что ты еле касался носками земли. В запястьях такая сильная боль, что такая дурацкая мысль возникает, что лучше бы их отрезали и эта боль прекратилась. Очень жесткая. Через 15 минут запястье немеют и это уже не так беспокоит. Но боль в плечах продолжается.

В начале этой пытки, когда только повесили, с меня сразу сняли трусы, я сразу понял, когда перед этим угрожали: «Тебе в рот нассут, тебя сделают петухом». Мне прямо сказали, что сейчас послали за осужденным, который, они мат употребляли, как бы «тебя опустит». Я думал, что если меня опустят, то именно заключенные, я к этому морально готовился, я не знал, смогу я с этим жить дальше или нет, но я к этому готовился. А когда здесь оказалось, что меня подвесили за наручники, угрожают, что опустят, внутри дикий страх. Боль, я уже чувствовал, что ее не выдерживаю. Плюс я жду, что сейчас придет осужденный и начнет насиловать. В этот момент я сломался. На второй минуте я уже говорю: «Все, я согласен». Намекая на то, чтобы они прекратили.

Через 15 минут я молил, чтобы они быстрее пришли. Я слышал, как кто-то с ключами ходил, и мне все казалось, лишь бы он подошел ко мне, может. они знали, что человек страдает, ждет и слышит ключи, что с него наконец-то снимут наручники и эта боль прекратится.

Я начал чувствовать нехватку воздуха. У меня начала появляться паника. Но потом я привык. Просто понял, что если быстро вдыхать-выдыхать неглубокими вдохами-выдохами, то получается дышать.

Я когда волнуюсь, это появилось именно после ИК-7 и именно после этого припадка, который произошел второго ноября. Я потом уже понял, что, когда я волнуюсь, я начинаю заикаться, когда я не волнуюсь, я говорю спокойно и хорошо. Это вот именно после того случая. Сейчас спокойно попробую говорить.

Первые три дня после пыток, желание: вот эти пристегиваемые кровати, у них столики такие железные с углами. И когда я уже не знал, как один день тяжело и морально, и физически, я готов был к смерти, это не так было страшно. Я не знал, как прекратить эти постоянные страдания. Единственный выход тогда для себя видел — это лишить себя жизни. Просто удариться виском о край железного угла, чтобы просто умереть. Голодовка для меня тогда вообще была смешной. Тогда был выбор: жить или не жить. Если не жить, то просто лишить себя жизни и все, потому что я сам себя не чувствовал человеком тогда.

Я удивляюсь, извините, если они 45 дней держат человека в ШИЗО, а как Настя (Анастасия Зотова, жена Ильдара Дадина — Дождь) и по 60 дней, и потом говорят: «А следов нету!». Ну, конечно, вы человека избиваете, пытаете, но знаете, как бить так, чтобы не было синяков особо, и специально держите так, чтобы не было связи и чтобы у него все зажило, а потом говорите: «Ну, нет доказательств!». А видео, которое там есть, у них внезапно пропадает и них там сроки хранения.

Я, наоборот, был всячески заинтересован, чтобы эта правда распространилась. А именно опасаясь, что в случае, если детектора лжи подтвердит, а он бы подтвердил мои слова, что этот результат пропадет и это опять сработает против меня. И я не смогу доказать, что уже проходил, что уже есть результаты, которые подтверждают мои слова. Я лишь подал ходатайство, когда меня привели к специалисту для проверки на детекторе, о том, что я не отказываюсь, хочу пройти эту проверку, но при адвокате.

Местный следователь, Бурянина, кажется, она удовлетворила его, что в присутствии адвоката я хочу пройти, они якобы согласны. после этого ко мне ни разу никто из сотрудников ФСИН-а, администрации, не было предложения пройти. Я ни разу не озвучивал, что отказываюсь. То есть версия, что я отказался, была раздута ФСИН-ом.

Днем поступила информация, что врач не может пройти с адвокатами, а этот врач говорит, что не знает моих адвокатов. Кто он такой? Тыкает незнакомому человеку: «Ильдар, ты то-то должен сделать, то-то». Уже говорит о результатах, которые будут после обследования, то есть якобы ставит ситуацию так, что то, что я пройду обследование — само собой разумеющееся. То есть даже у меня не спрашивает, согласен ли я пройти. У меня сложилось явное впечатление, что это провокатор какой-то со стороны администрации. Я ему прямо говорю: «Позвоните уже (адвокатам), я опасаюсь за свою жизнь».

Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, что, когда он описывал процедуру, которая пройдет и о которой меня даже разрешение не спрашивал, что там меня ждет электроды, сигналы, возможно, последствия для сердца… Возможно, мне это послышалось, но мне показалось, что такое было. Что значит электрические сигналы и последствия для сердца? Я сразу подумал: может, они используют эту ситуацию, чтобы какой-то левый человек меня под несчастный случай подвел, и с сердцем что-то сделать, чтобы оно остановилось. Пока я не услышу своих адвокатов, которые почему-то до сих пор сюда не дошли, я не верю этому человеку, я не знаю его, я опасаюсь за свою жизнь.

Нас поместили вместе, понимая, что я отчасти вспыльчив, он отчасти вспыльчив, что мы не совпадем взглядами, по-любому администрация (колонии — Дождь) сама искусственно создает такие бытовые условия, что нам приходится ссориться: хочешь-не хочешь. Намеренно, давая пользоваться кипятильником полчаса или час в день, что в любом случае мы не будем успевать, у нас будут накаляться отношения и мы подеремся.

У него статья «изнасилование». По воровским понятиям, считается, что нельзя сидеть с насильниками. Если ты сидишь с ними, то считается, что ты тоже низкого статуса. Я не придерживаюсь воровских понятий, но мне самому было интересно хотя бы спросить, как он относится к этому понятию, он действительно в этом участвовал, он действительно негодяй или нет? Я имел право поинтересоваться и по воровским понятиям, он их придерживался, и даже обязан был это сделать. Когда я пытался спросить, почему у него такая статья, он сразу огрызался и начинал меня оскорблять.

Встаю, иду по камере, этот Буранов идет мне навстречу и намеренно толкает плечом. Насколько помню, он один раз толкнул, я ответил грубость, он второй раз толкает, тогда я в ответ тоже толкаю его плечом. после этого с его стороны происходит жесткий поставленный хороший удар. У меня после этого удара было сильное рассечение, я думал, что нижняя губа вообще насквозь пробита, нижние зубы, я чувствовал, были вогнуты, верхний зуб две недели болел. Сразу же весь подбородок заливается кровью.

Поэтому я наношу ему множество ударов, потому что он сразу же накидывается и пытается меня повалить. Я пытаюсь не дать ему меня повалить и наношу удары, чтобы предотвратить опасность, что он либо меня повалит как борец и там побьет, либо нанесет еще один удар, который меня нокаутирует.

Изначально, в это утро и другие всегда начинал он. А я живу по принципу: как ко мне люди, так и я к ним. Но изначально я всегда стараюсь относиться уважительно, потому что хочу, чтобы ко мне относились уважительно и не или меня, хорошо относились.

Подходит сотрудник, открывается кормушка, так называемая, и говорит: «Вы освобождаетесь». Все. До этого мне никаким образом об этом не говорили. С момента заседания Верховного суда до момента «вы освобождаетесь» от сотрудников не было никаких прямых известий, что я скоро освобожусь.

Надзорный суд, а в Верховном суде заседание происходило в рамках надзорной, насколько я понимаю, решение надзорного суда вступает в силу немедленно, то есть должны были освободить немедленно. Но практика у нас такая сложилась, что обычно без бумаги с синей печатью, об этом и адвокат местный говорил, никого не отпускают. То есть они ждали бумагу с синей печатью. Я думаю, это больше бюрократия. вряд ли политика. Это мое личное мнение, я могу ошибаться, мне кажется, это такая практика общероссийская.

​В начале я испытывал лишь страх, я не собирался прекращать бороться против путинского режима, но я понимал, что здесь, если я за мирный протест попадаю прямо в руки садистам и они настолько нагло себя ведут и ничего не боятся. До этого я считал, что я должен до последнего находиться (в стране — Дождь), чтобы эта ситуация не произошла, а она уже произошла. То есть я уже ничего не могу поменять, она уже есть. Мне остается лишь уехать из России. Естественно, не переставать бороться, чтобы совсем не предать себя, а бороться из-за рубежа.

Но в последствии я также начал слышать, как избивают других людей, начал слышать звуки избиения, начал слышать крики избиваемых. Я почувствовал: а что я лучше их? То есть их можно, а меня нельзя, и у меня есть возможность, и я смотался отсюда? Что-то внутри меня дало понять, что я не имею права уезжать, пока пытают их, потому что они должны иметь такие же возможности. Если у них таких возможностей нет, то и я не имею права уехать.