«Висишь, как свиная туша». Старейшие правозащитные организации России оказались на грани уничтожения

«За права человека»

Разом гаснет настольная лампа и все компьютеры в комнате. Никто в офисе не удивляется и даже не прекращает разговоров. «Топливный кризис, — вздыхает Лев Пономарев. — Олег, вперед!»

Сотрудник Олег Еланчик выскакивает на улицу, чтобы заново включить генератор, стоящий у неприметного входа без вывески в торце обычного жилого дома. «Если чайник включить одновременно с принтером, то вырубается все сразу», — весело объясняет он, вернувшись.

Уже пять месяцев «За права человека» живет без электричества: после выселения из старого офиса в 2013 году город предоставил им тесное трехкомнатное помещение, но вопрос с оплатой электричества движение решить не может все эти годы. Весной его просто отключили.

На бумаге движения больше нет. 1 ноября «За права человека» ликвидировал Верховный суд по иску министерства юстиции. Это удалось сделать благодаря законодательству об НКО, в том числе закону об «иностранных агентах», который был принят семь лет назад. Он сделал почти невозможным финансирование НКО из-за границы.

«За права человека» вышло из статуса иностранного агента вскоре после принятия закона и с тех пор существовало только на средства государственного фонда президентских грантов. Осенью 2018 года грант не дали. Тогда, говорит директор «За права человека» Пономарев, он начал понимать, что ситуация становится враждебной.

В октябре 2018-го Лев Пономарев поддержал в соцсетях акцию матерей фигурантов уголовных дел организаций «Сеть» и «Новое величие» — они собирались на Лубянской площади. «Я просто запись перепостил, даже не приписал, что я пойду», — смеется он. Суд отправил 78-летнего Пономарева под арест на 25 суток — правда, потом срок сократили до 16-ти.

«Я пытался сделать общественную кампанию, чтобы в основе был не я сам, а пострадавшие. И, наверное, это был переход границы», — считает Пономарев.

Тогда же про «За права человека» и других правозащитников вышел фильм Рен-ТВ «Грантоеды: на голубом глазу». А 17 декабря 2018-го в офис движения пришли с внеплановой проверкой и потребовали документы за три года. «Отчет за три года — это десять килограммов документов. Надо отчитаться до 14 января, а выходные до 10-го», — описывает ситуацию Пономарев. Тем не менее бумажную часть сдали в срок.

Проблема возникла с электронными документами: их нужно было загрузить через сайт, система отказывалась работать, и сдать их вовремя не получилось.

В результате проверки минюст нашел у организации иностранное финансирование: движение снова признали «иностранным агентом» и тут же выписали штраф — за то, что руководители не зарегистрировали его добровольно.

Наконец, проверяющие нашли претензии к уставу движения: через две недели после его принятия в 2014 году поменялся Гражданский кодекс, и получилось, что устав не полностью ему соответствует.

Роскомнадзор обнаружил, что «За права человека» упоминается в «Новой газете», во «ВКонтакте», в блоге Пономарева на «Эхе Москвы» без указания, что движение включено в реестр «иностранных агентов». За это суд штрафовал и движение, и самого Пономарева.

Все это вместе минюст назвал «неоднократными нарушениями» и потребовал закрыть организацию. Суд с этим согласился.

«Видимо, где-то принято решение вообще ликвидировать общественников, у которых есть лейбл иностранных агентов», — считает Пономарев. Он перечисляет, чем занимается движение: это протесты против мусорного полигона в Шиесе, преследование членов запрещенных в России организаций «Свидетели Иеговы» и «Хизб-ут-Тахрир», дела «Сети» и «Нового величия».

Сразу после решения суда о ликвидации Пономарев заявил, что движение продолжит существовать, просто без юрлица. Минюст его поправил. «Ликвидация общественного объединения по решению суда означает запрет на его деятельность независимо от факта его государственной регистрации», — специально сообщила пресс-служба ведомства.

«Я решил с открытым забралом говорить, что я сохраняю движение. Какие-то возможности остаются: краудфандинг, пожертвования. Мы стали намного популярнее у населения, и мы им [властям] за это благодарны, — говорит Пономарев. — Серьезно! Я такого количества интервью не давал никогда! И надеюсь, что мы найдём форму существования: может, волонтеров у нас будет больше, может, пенсионеров. Я пенсионер, мне много не надо».

«Мемориал»

Суд назначен на девять утра, но знаменитый еще по делу аудитора Сергея Магнитского судья Криворучко не появляется ни в 10, ни в 11. Председатель правозащитного центра «Мемориал» Александр Черкасов устает ждать и начинает тихонько посапывать на судебной скамейке.

Судится «Мемориал» регулярно: 22 октября головную организацию оштрафовали на 300 тысяч рублей, а ее председателя Яна Рачинского — еще на 100 тысяч. Черкасов ждет двух судов: протокол выписан и на «Международный Мемориал», и на самого Черкасова из правозащитного центра. Роскомнадзор обнаружил, что в соцсетях обоих «Мемориалов» нет приписки, что организации входят в реестр иностранных агентов. И принялся составлять протоколы: за «Твиттер» — отдельно, за YouTube — отдельно, за «Фейсбук» ингушского отделения — тоже отдельное наказание.

«Ты висишь на крюке, как свиная туша, от тебя тут отрезают кусок, там кусок, — беззлобно говорит Черкасов. — Они могут составлять протоколы каждую неделю. Вчера на „Международный Мемориал“ составили протокол за сайт, посвященный 1968 году, — там не было маркировки. А почему ты, Черкасов, не налепил лейбл „Бонд, Джеймс Бонд“ ещё и на пятую точку?»

Коротая время, Черкасов смотрит на телефоне мемы. Со смешком показывает один: «Ротшильд и Рокфеллер после подписания секретного договора о подорожании проезда в севастопольских маршрутках до 12 рублей». Чтобы поговорить серьезно, правозащитник отводит меня подальше, к самому лифту, — возле зала суда ждут представители Роскомнадзора, и Черкасов не хочет, чтобы они что-нибудь слышали.

В организованную кампанию против правозащитников он не верит. «Я бы не стал говорить, что нас решили разорить. Просто не могут же они не работать — иначе зачем они нужны, — говорит он о контролирующих органах. — Если у вас есть центр по борьбе с экстремизмом, у вас будет находиться экстремизм».

«Из Москвы плохо видно, но удаётся что-то сделать. В Москве повестка другая: Навальный, большие митинги лета», — говорит Черкасов. Достижения «Мемориала», которые он перечисляет, происходят, прежде всего, на Кавказе. Например, в Дагестане существует практика профилактической регистрации людей как ваххабитов. Полиция постоянными проверками делала их жизнь невозможной, по факту им нельзя было просто уехать из города в город. Юристам «Мемориала» удалось настоять на том, чтобы проверки проводились только на законных основаниях и не были такими жесткими.

«Мемориал» помогает конкретным людям в судах — такие дела доводят до Европейского суда. А еще организация делает все то же, что и при советской власти: собирает данные о нарушении прав человека в России. Черкасов убежден, что простая регистрация несправедливостей принципиально важна: «Можно, конечно, 20 лет говорить о кровавой заре тоталитаризма, которая восходит над страной, но [это] приедается, когда нет точного описания того, что произошло».

Когда я спрашиваю, чем из сделанного «Мемориалом» Черкасов больше всего гордится, он говорит: «Не удалось превратить трагедию в статистику. Все, что происходило за эти годы, сохранило человеческий масштаб и человеческое лицо. Само сохранение памяти с разрешением до человека — это единственный способ сохранять знание и психическое здоровье».

Когда я спрашиваю, сколько лет самому молодому сотруднику «Мемориала», Черкасов указывает на девушку-юриста на соседней лавочке, которая готовится представлять «Мемориал» в суде. Тамилле Имановой 22 года, только этим летом она закончила юрфак «Высшей школы экономики» и четыре месяца работает тут.

«Наши преподаватели по международному праву направляют студентов на стажировки в организации, с которыми у нас дружеские связи. В „Мемориале“ меня что-то зацепило, — вспоминает Тамилла. — Тот же ФБК меня так никогда не впечатлял, это все-таки политическая деятельность. А я хочу заниматься более беспристрастной правозащитной деятельностью. К нам обращаются пострадавшие со всей России, и „Мемориал“ помогает всем без разбора».

После стажировки Тамилла мечтала вернуться в «Мемориал» уже на постоянную работу. «Уже тогда я обожала своих будущих коллег: средний возраст у них — лет 30, но они с горящими глазами, ни в чем ещё не разочаровавшиеся. Я свой диплом так не писала, как писала мотивационное письмо в „Мемориал“, у меня и по сей день остаётся восторг — я думала, сюда просто нельзя попасть, да еще и без опыта».

В Москве сотрудники «Мемориала» получают скромные для Москвы деньги: около 70 тысяч рублей (а в регионах — 30-40 тысяч). Но Тамилла говорит, что не деньги ее мотивируют.

На суде она, поначалу волнуясь, объясняет, что в соцсетях «Мемориал» не пишет отдельных постов, а только размещает ссылки на свои же сайты — где маркировка «иностранного агента» давно стоит. Судья Криворучко слушает без интереса и выписывает два штрафа подряд: «Международному Мемориалу» и Черкасову.

«Это не удар, это проблема, — комментирует Александр Черкасов. — Будем пытаться решать, очевидно, объявим сбор средств. Мы примерно такие же деньги собрали на издание трехтомника по Медному, о расстрелянных поляках».

Сейчас оба «Мемориала» и два их руководителя должны выплатить государству 4 миллиона рублей. 6 ноября Роскомнадзор составил еще четыре протокола — два в отношении ПЦ «Мемориал» и еще два — лично на Черкасова.

Московская Хельсинкская группа

Положение Московской Хельсинкской группы ухудшилось еще в декабре прошлого года, со смертью основательницы Людмилы Алексеевой. Но это стало заметно только сейчас: ежегодный президентский грант, который МХГ обычно получала, в октябре этого года не дали. «Даже Путин имел с Людмилой Михайловной какие-то отношения, что в нашей стране нереально. С её уходом мы потеряли эту „крышу“. Теперь приходится выживать», — объясняет член МХГ, советский диссидент Вячеслав Бахмин.

Грант был главным источником финансирования: когда появился закон об «иностранных агентах», МХГ отказалась от иностранных грантов, чтобы не получить унизительный ярлык. Теперь правозащитникам не к кому пойти за финансированием. «У нас очень ограниченный спектр возможностей внутри страны. Никакой бизнес не будет нас поддерживать, если не будет согласия власти, фонды тоже», — рассуждает Бахмин.

С декабря сотрудникам — их 12 человек — перестают платить зарплату, которая и до этого была небольшой для Москвы: от 45 тысяч до 67,5 тысяч рублей, уточняет директор МХГ Светлана Астраханцева. Контракты с сотрудниками всегда заключались на год (ведь после получения очередного гранта МХГ была уверена в своем финансовом положении только на год вперед) — теперь их просто не продлят.

В декабре в МХГ устроят благотворительный аукцион, где продадут коллекцию гжельской посуды — ее любила и много лет собирала Людмила Алексеева. В прошлом году она сама попросила, чтобы коллекцию после ее смерти продали, а деньги пустили на работу МХГ. Но этих денег вряд ли хватит на год работы в прежнем режиме.

«Если будет желание закрыть, нас закроют, как Пономарева, — говорит Бахмин. — Это не значит, что можно закрыть деятельность людей. К счастью, это не могла сделать даже советская власть, и люди работали даже в тех условиях, без всякого финансирования. Хуже, чем в то время, я надеюсь, уже не будет».

На втором этаже офиса за компьютерами сидят пятеро сотрудников и стажер из Нидерландов. Они смеются, когда я говорю, что пришла проверить: правда ли, что в правозащитники идут одни старички. Старичков среди них нет ни одного.

Николаю Кретову — 29 лет, он политолог по образованию и к тому, что зарплату ему платить перестанут, относится хладнокровно: «Я и раньше был волонтером других правозащитных организаций, пока работал в университете. Я буду пытаться найти смежную работу, где можно зарабатывать деньги — и параллельно что-то делать в МХГ».

С декабря сотрудникам — их 12 человек — перестают платить зарплату, которая и до этого была небольшой для Москвы: от 45 тысяч до 67,5 тысяч рублей, уточняет директор МХГ Светлана Астраханцева. Контракты с сотрудниками всегда заключались на год (ведь после получения очередного гранта МХГ была уверена в своем финансовом положении только на год вперед) — теперь их просто не продлят.

В декабре в МХГ устроят благотворительный аукцион, где продадут коллекцию гжельской посуды — ее любила и много лет собирала Людмила Алексеева. В прошлом году она сама попросила, чтобы коллекцию после ее смерти продали, а деньги пустили на работу МХГ. Но этих денег вряд ли хватит на год работы в прежнем режиме.

«Если будет желание закрыть, нас закроют, как Пономарева, — говорит Бахмин. — Это не значит, что можно закрыть деятельность людей. К счастью, это не могла сделать даже советская власть, и люди работали даже в тех условиях, без всякого финансирования. Хуже, чем в то время, я надеюсь, уже не будет».

На втором этаже офиса за компьютерами сидят пятеро сотрудников и стажер из Нидерландов. Они смеются, когда я говорю, что пришла проверить: правда ли, что в правозащитники идут одни старички. Старичков среди них нет ни одного.

Николаю Кретову — 29 лет, он политолог по образованию и к тому, что зарплату ему платить перестанут, относится хладнокровно: «Я и раньше был волонтером других правозащитных организаций, пока работал в университете. Я буду пытаться найти смежную работу, где можно зарабатывать деньги — и параллельно что-то делать в МХГ».

Наталия Зотова